Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819)

Прежде чем присоединиться к армии, фельдмаршал Суворов приехал в Петербург, где был принят императором с большими почестями, согласно своим заслугам, и вынужден был присутствовать на частых празднествах, устраиваемых в то время. Ничто не представляло более сильного контраста, как присутствие этого сурового солдата, одно имя которого внушало доверие в армии и уважение в Европе, среди безумства и слабостей, резко характеризовавших двор. Странно было видеть среди бального шума Суворова, убеленного сединами, с худощавым лицом, которое, по-видимому, носило еще следы только что испытанной тяжелой ссылки, а также императора, любезно разговаривавшего то с ним, то с молодой девушкой, вовсе ничем особенно не выдающейся, личико которой едва даже было бы замечено, если бы оно не обратило на себя внимания императора. Лопухина имела красивую голову, но была невысокого роста, дурно сложена и без грации в манерах; красивые глаза, черные брови и волосы того же цвета, прекрасные зубы и приятный рот были ее единственными прелестями; небольшой вздернутый нос не придавал изящества ее фигуре. Выражение лица было мягкое и доброе, и действительно Лопухина была добра и неспособна ни желать, ни делать чего либо злого, но в то же время она была недалекого ума и не получила должного воспитания. Ее влияние проявлялось только в раздаче милостей; у нее не было данных, чтобы распространить его на дела, хотя любовь государя и низость людей давали ей возможность вмешиваться во все. Часто она испрашивала прощение невинных, с которыми император поступал очень строго в минуты гнева: тогда она плакала или дулась и таким образом достигала желаемого. Императрица относилась к ней всегда очень хорошо, чтобы угодить своему супругу. Великие княжны, дочери императора, заискивали в ней чересчур, выказывая ей свое внимание; одни только великие княгини Елисавета и Анна были с ней любезны, не переступая границ должного, и то только после приказания императора, который обратил внимание на то, что на первом балу они не говорили с m-lle Лопухиной; вообще они более избегали, чем искали ее общества. Примеры низости людской, которые великая княгиня Елисавета видела кругом себя, увеличили только гордость ее, и одна мысль дать подумать, что она заискивает в фаворитке, возмущала ее до того, что она готова была поступать наперекор; можно было иногда справедливо обвинить ее в нелюбезности. Великая княгиня Анна, имевшая в то время безграничное доверие к невестке, держала себя с ней одинаково и по той же причине.

К дурному обращению, которое великая княгиня Анна должна была выносить от великого князя Константина с первого дня замужества, примешивалась еще его неверность и своеволие. Не страшась более гнева своего отца, он имел связи, недостойные его сана, и задавал ужины в своих апартаментах актерам и актрисам. Доктора объявили, что великая княгиня Анна не может вполне выздороветь, если она не поедет на воды в Богемию. Решено было, что она предпримет это путешествие в марте месяце. К тому времени великий князь Константин уехал в Вену, откуда отправился к русской армии в Италию. Справедливость требует сказать, что когда великий князь Константин узнал о состоянии здоровья своей жены, то очень сожалел о том и всеми силами старался заставить забыть о своем поведении, но великая княгиня Анна, справедливо раздраженная поступками своего супруга и знавшая, как мало молено было полагаться на его характер, решила развестись с ним, считая, что предпринимаемое ею путешествие будет удобным случаем для приведения этого плана в исполнение. Она мечтала свидеться с своим семейством и легко получить его на то согласие. Устроиться таким образом с великим князем, думалось ей, было тем легче, что его не будет в России, и в конце концов она объявит их величествам, что никакая сила человеческая не заставит ее вернуться в Россию. Этот план, начертанный 17-ти летней головкой и основанный единственно только на сильном желании успеха, был сообщен великой княгине Елисавете, которая, хотя и предвидела более затруднений, чем предполагала ее подруга, но все же старалась уверить себя в возможности успеха, потому что та, которую она любила с нежностью сестры, считала, будто счастье ее зависит только от успеха этого плана. Великому князю Александру, питавшему те же чувства к своей невестке, тяжело было видеть ее жертвой поведения своего брата. Он вошел в ее положение, советовал, помогал, ободрял, и это дело, такое серьезное само по себе, было решено в принципе без всяких колебаний, с легкомыслием двух великих княгинь 17 и 19 лет и великого князя 20 лет. Великая княгиня Анна уехала 15-го марта в сопровождении m-me де-Ренне, своей статс-дамы, г. Тутолмина и своих двух фрейлин: m-lle Ренне и графини Екатерины Воронцовой[184], молодой особы, чрезвычайно ветреной и безрассудной.