Записки гробокопателя

— Мы учились вместе. Он на Севере служил, теперь у нас в пожарной части. Непьющий. Правда, очень упрямый, во всем видит плохие происки… Леночка не против.

— А как у нее дела?

— Ой! Сочинение писала «Моя любимая книга». Про «Квартеронку» Майн Рида. Учительница исправила на «Квартирантку». И брюки «клеш» с мягким знаком сделала. Теперь хочет ей четверку вывести, а Леночке ведь медаль нужна. — И без перехода мягко продолжила: — Мы с тобой последний раз, наверное, видимся.

— Второй, — сказал Роман и добавил: — Не так уж и мало — большинство людей вообще ни разу не видится… За всю жизнь.

Илья Иванович за время отсутствия Романа индоселезня ликвидировал. Сейчас он стоял возле избы в окровавленном фартуке и поливал безголовую птицу кипятком, чтобы легче отходило перо.

Таня вышла из машины.

— Одна другой краше… — недовольно пробормотал старик, вытирая руки о фартук. — Где ж вы их чеканите?

— Здравствуйте, дедушка, — улыбнулась Таня.

— Какой я тебе дедушка! — обиделся старик, снова принимаясь за птицу, без рукопожатия, однако беззубость углядел. — Самой-то передок весь выставили… Выпивать-то будем когда? — пробурчал он в сторону племянника. — Вторую неделю не пивши…

— Не вижу логики, дядил, — сказал Синяк. — Чего ж ты всю помойку яблоками завалил? Нагнал бы вина отменного и пил-сосал с Францем втихаря. Он жив, кстати?

— Куда он денется! Молоко должен принести. А с яблоками я мудохаться не буду! — он вырвал последнее неподдающееся перо из бывшего врага. — Пропади они пропадом!..

Синяк принял ощипанную птицу и на пне в момент изрубил ее на шашлычные доли.

— Все гот-о-ово-о! — протяжно крикнула Саша с крыльца. — Только рюмок не нашла!..

— Бокалы ставь! — грубо велел старик.

— Чашки, — перевел Синяк.

— У меня свой стопарь. — Илья Ивановиче достал из кармана неровно обрезанный коричневый конус из пластмассовой пивной бутыли с завернутой розовой крышкой.

— Дядил, ты мне все-таки объясни, — перебил его Синяк, — зачем ты яблони сажал, если яблоки тебе не нужны?

— Все сажали, — огрызнулся старик и, почувствовав, что сдает позиции, набросился на Романа: — Ты бороду-то сброй… Тебя по телевизору показывали: уж ты чухался-чесался… То ли пьяный, не поймешь, то ли вшивый?..

— Точняк, — охотно подтвердил Синяк. — Жирный весной по телику бухой вылез.

— «Поле чудес» начинается! — известила Саша. — Кто хочет?

Синяк нацепил разрозненного индюка на шампуры и полил, чтобы не обгорал, зацветшей водой из бочки.

— Ты бы лучше из лужи, — посоветовал Роман, озираясь. — А куда, интересно, Таня подевалась? Татиа-ана!

— А вон она! — сказал Синяк навстречу Тане. Таня вымыла руки в той самой бочке, из которой Синяк поливал шашлык.

— Я с бабушкой вашей познакомилась, — сообщила она. — Нормальная такая приличная бабушка. На Володю очень похожа. Рома, мы чеснок посадили на твою долю. Бабушка за ним будет ухаживать. А я приеду на следующий год, замариную, как ты любишь.

Роман посмотрел на нее и сказал негромко, чтобы никто не услышал:

— Куда ты приедешь? Ты замуж поедешь. Забыла?

Таня кивнула.

— Забыла… А я недавно купила Сличенко и по-новому поняла Есенина…

— «Поле чудес» началось! — опять крикнула Саша.

Таня переполошилась, побежала в избу.

— Сегодня у Якубовича одна женщина должна быть из наших, из Владимира!

— …а Солженицына вашего правильно сняли с передач, — договаривал свое Илья Иванович, хромая в избу, — только воду мутит. Земство ему подавай!

— Дядил! — крикнул со двора Синяк в открытое окно. — Развлекай женщин, ты ж у нас жентельмен, голубые яйца! Расскажи про Бухенвальд.

Синяк размахивал в полумраке над мангалом чем-то круглым, только искры во все стороны летели. Конечно, крышкой от помойного ведра, благо никто не видит.

Дважды просить старика не пришлось. Он сдержанно и потому очень правдоподобно поведал, как был в Бухенвальде. Стоял у газовых печей, где жарили коммунистов и комиссаров. Бывало, увидит коммуниста в очереди, хвать за рукав и в сторону — спасал…

Синяк принес огнедышащие шампуры, раздал. Дядьке дал кусок с гузкой врага. И теперь разливал всем драгоценное мозельское вино «Лиебфраумильх». Старик, на всякий случай скривившись, нюхнул янтарное вино, поднес ко рту и выпил, страдальчески морщась. Синяк, на свою беду, перевел название вина:

— «Молоко любимой женщины».

— Тьфу, ё! — Илья Иванович плюнул на пол. — Дай хлебушка зажевать.

Посмеялись, поели. Роман посмотрел на часы, подошел к телевизору.

— Я на секундочку переключу, что хоть в столице?..

— Жирный, ты мне весь тост смял, — заныл Синяк.

— А ты говори, не обращай внимания. — Роман пассатижами вертел обглодок переключателя программ черно-белого «Рекорда».

— Александре Михеевне Джабар, моей возлюбленной женщине вручается, торжественно заговорил, поднимаясь, Синяк, — чтобы она ножки свои царственные зазря не била, не топтала, вручается… как было обещано… под цвет глаз… автомобиль. Бляу!

Саша потеряла дыхание.

— Не ругайся при женщинах, — одернул Илья Иванович племянника.

— «Бляу» — голубой по-немецки, — пояснил Роман, не находя нужную программу. — Михеевне фарт.

— Чего? — подался вперед старик. — Машину подарил?..