Записки из арабской тюрьмы

Прошло пять недель моего тюремного заточения. Дни были на удивление однообразны. В 8 подъем, выход во двор и построение для проверки, получасовая прогулка, затем водворение в камеру. С 12 до 13 приносили обед — здоровый алюминиевый бак со жратвой.

В понедельник чечевица, во вторник макароны, в среду суп из овощей, в четверг снова макароны, но уже длинные типа спагетти, в пятницу суп из бобов, в субботу снова чечевица, в воскресенье кус-кус. Едал и домашний кус-кус, довольно вкусно, но тюремный можно есть только с большой голодухи — картофель, морковь и лук не очищены от кожуры и не разрезаны, так целиком и навалены сверху вареного пшена вперемешку с кусками жилистого, «резинового» мяса, которое практически невозможно разжевать. Такое ощущение, что корова, чье мясо пустили на кус-кус, умерла от старости в довольно преклонном возрасте, лет этак в пятьдесят.

Меню ни разу не поменялось. Лишь по воскресеньям иногда вместо кус-куса приносили млюхию. Млюхия — черная жидкая гадость типа супа с говядиной. Черный цвет обусловлен добавлением каких-то местных растений, придающих блюду черный дегтеобразный вид и необычайно горький вкус. Я, честно говоря, так эту млюхию и не смог съесть — слишком горько. А арабы ничего, едят, еще добавки требуют.

Все блюда, будь то макароны или чечевица, обильно сдобрены красным перцем. Есть можно, но обжигает ужасно. И, извините за подробность, когда совершаешь дефекацию, то ощущение, что в задницу вставляют раскаленный прут.

Повторно кормят вечером, около 17 часов. Обычно это вареный картофель в «мундире» или все те же макароны с перцем. Кроме того, каждому зэку выдают на сутки два багета, граммов по триста. Чай, компот или кисель не дают. Или пей водопроводную воду, или покупай минералку. Варево несоленое, хочешь соль — покупай! С голоду не помрешь, но постоянно думаешь о еде.

Я сначала принимал приглашение тузов — трапезничал с ними, но вскоре взыграло самолюбие и я стал отказываться. Они постоянно приглашали разделить с ними пишу, но я не хотел быть им чем-то обязанным, поэтому довольствовался общепитом.

Ведя малоподвижный образ жизни в тюремных застенках, расход калорий минимизирован. Утром двадцатиминутная зарядка — отжимания, приседания между кроватей, днем — часовая прогулка — две по тридцать минут в переполненном людьми дворике, и все! Остальное время вынужден сидеть или лежать на кровати. Каждый день драки, скандалы, шум, гам, табачный дым и нестерпимая духота. Вот такое ассорти жизни в неволе.

Мои хлипкие позиции в камере после спасения Титти значительно укрепились, а случай с Абдуразаком даже придал некий вес в уголовной иерархии. Абдуразак — двадцатичетырехлетний уголовник крепкого телосложения с удивительно кривыми зубами. Когда он улыбался, то становился похож на акулу.

Вообще у большинства арабов белоснежные зубы. Сидя в тюрьме, большинство никогда не чистило их и постоянно курило, но на белизне этих костных образований никоим образом не отражалось. Если что и наносило урон, так это драки, зубы просто выбивали или крошили.

Абдуразаку никто зубы пока не выбивал, они у него от природы были кривыми и росли в два ряда. В тюремном табеле о рангах он занимал одну из низших ступеней, но он был земляком Тони, поэтому с ним старались не связываться.

Он был вор, и это был его третий срок за кражу мобильного телефона. Он и еще четыре балбеса стянули мобилу на дискотеке, продали за сто динаров. Поделили деньги, по двадцать динаров каждому. Купили сигарет и мороженого, а потом им дали по два года каждому.

Я играл с Абдуразаком в шашки на втором ярусе и три раза подряд продул. Об игре не думал, все мысли крутились вокруг своего пребывания здесь и обретения свободы, поэтому за игрой не следил и мухлеж заметил в самый последний момент. К тому времени я уже знал пару сотен слов и мог высказать свое недовольство.

— Абдуразак, ты нечестно играешь, — заметил я. — Перепрыгнул на три клетки, но это не дамка.

— Нет! — возразил араб. — Ты просто забыл, она стала уже дамкой.

Я не стал спорить, а погрузился в свои невеселые мысли, фигурами двигал автоматически и проиграл в четвертый раз.

— Гы-гы-гы! — заржал вор и стал тыкать в меня грязным пальцем. — Русский проиграл! Русский проиграл!

Открыл рот и стал демонстрировать свои акульи зубы в гримасе смеха. Он выдавливал из себя смех, как выдавливают остатки пасты из тюбика. Он потешался надо мной, хотел показать свое превосходство и унизить меня.

— На, сука! — я выкинул вперед сжатый заранее кулак и попал ему в лоб. То ли от неожиданности, то ли удар действительно получился сильным, но этот крысеныш слетел с кровати, треснулся затылком об пол и затих.

— По-моему, ты его убил, — сказал Тони, осмотрев Абдуразака. — Ну, теперь тебе точно пожизненное дадут, у нас за убийство сурово наказывают.

Я сверху заметил, как бились сонные артерии пострадавшего. Спрыгнул с кровати и склонился над телом. Зрачки сужены, пульс есть, дышит сам — жив!

— Да нет! Он жив! — неуверенно произнес я. — Только без сознания, думаю, сейчас оклемается, главное — чтоб череп не сломал.