Записки из Города Призраков

– Откуда ты знаешь? Ты не единственный человек в мире, которому пришлось столкнуться с чем-то плохим. – Она едет, глядя прямо перед собой, держась за руль обеими руками, и это так не похоже на Райн. Я понимаю, что она злится. – Ты меня отсекаешь.

– Ладно, хорошо! – взрываюсь я. – Моей маме на этой неделе должны вынести приговор, мой отец не хочет об этом говорить, и никто не может посоветовать мне, как ей помочь. – Внутри все начинает рваться, слезы подступают к глазам. – Она не должна быть в том месте. Она там умирает, Райна. И умрет, если я не вытащу ее оттуда. И… – Я прикусываю язык, и наблюдаю, как шоссе заползает под колеса длинной черной лентой.

– И?.. – подталкивает она меня.

– Штерн. – «Ладно. Выкладывай, Оливия. Выкладывай все».

Я делаю глубокий вдох, продолжаю возиться с айподом, смотрю в окно, на пятно на сиденье. Еще один глубокий вдох. «Скажи ей, – торопит мозг губы. – Ты должна ей сказать».

– Это звучит безумно, Райна, да, я понимаю, но… я его видела.

Пауза.

– Что значит «ты его видела»?

– Я видела его несколько раз. Его призрак.

– Что? – Теперь она едет медленно, словно забывает о том, что надо придавливать педаль газа, если хочешь, чтобы машина двигалась.

– Сначала я в это не поверила… подумала, что у меня галлюцинации… но теперь… он показал мне мамину шкатулку, о которой я ничего не знала. Полную карамелек. Он говорит, мама не убивала его, и… мы играли на рояле, чтобы оживить его память по части того, что случилось той ночью. Поэтому сегодня я оказалась в «Свинине и бобах»: там папа хранит мамин рояль. А потом какой-то козел проколол мне все четыре колеса. И я не знаю, что мне теперь делать, как помочь. Они оба нуждаются в моей помощи. Но… я не знаю, как им помочь, Райн.

– Лив, – говорит она очень мягко. Теперь нас окружают знакомые улицы. Небо начинает успокаиваться, дождь уже не льет как из ведра. Ее руки – светлые углы на черном круге руля. Де-ревья режут небо на сегменты, листья обвисли на черных ветвях. – Ты сводишь себя с ума. Понимаешь? Ты не чокнутая, но ты горюешь, очень сильно, и… и поэтому видишь… чего нет. После смерти бабушки… она прожила с нами десять лет, и ты знаешь, мы действительно были очень близки… мне казалось, что я иногда ее вижу, стоящую в дверях моей комнаты или прячущуюся в моем стенном шкафу. – Она смеется. – Я абсолютно не сомневалась, что она пряталась в моем стенном шкафу.

– Что ж, может, она…

– Нет, просто послушай, Лив. Она не пряталась. Но я так хотела, чтобы она была здесь, что выдумала ее. В этом нет ничего необычного. Я ходила к психотерапевту, помогающему справиться с утратой близкого человека, мама отправила меня к этой даме, и тогда я, конечно, сопротивлялась, но мне помогло, девочка.

Я смотрю на проплывающие мимо деревья, на поднимающееся небо. «Мне нет нужды обращаться к психотерапевту, помогающему справиться с утратой близкого человека. Мне нужно помочь маме, и мне нужно помочь Штерну».

– От тебя не зависит, что случится с твоей мамой, ты ничего не можешь изменить. Как бы тебе ни хотелось, не можешь. И Штерн мертв, – говорит она, будто я глупая, будто до меня это никак не доходит. – Он не возвращается. Я знаю, тебе не хочется этого слышать, но, думаю, может тебе надо просто… смириться с этим.

– Смириться? Как я могу смириться? Моя мама не смирилась бы, окажись там я. Она бы боролась, пока не сумела бы все поправить.

В какой-то момент Райна уже свернула на обочину, но я только сейчас осознаю, что мы не движемся.

– Но ты не можешь ничего поправить. Именно об этом я и толкую. Ты не можешь помочь. Это не твоя работа.

Я качаю головой, злость закипает в груди.

– Видишь? Я ничего не говорила, потому что знала: ты не поймешь.

– Я понимаю. Я знаю Мириам, и она никогда бы не одобрила то, что ты сейчас делаешь. Знай она, как ты страдаешь ради нее, ее бы это убило. И ты можешь отрицать, что я права.

Не имело смысла и дальше убеждать ее в чем-то таком, во что она не готова поверить: наверное, у меня была бы такая же реакция, если б она рассказала мне то, что я – ей. Призраки. Точно. Я бы отреагировала так же. Я то ли всхлипнула, то ли засмеялась.

– Да. Ей бы не понравилось. Она бы огорчилась. – Я смотрю на руки. – Не знаю, что мне теперь делать. Этому никто не учит.

– Смирись, Лив. Смирись. Твоя мама действительно сильная женщина, как ты и говорила. Она справится, что бы ни случилось. Она выдержит. Она будет бороться.

Мы молчим следующие несколько минут, пока едем по Майами, серость которого сегодня невероятно тяжелая, к Кокосовой роще, к гладкой бетонной подъездной дорожке папы. Я не могу воспринимать этот дом своим. Мой дом вбирает в себя маму и наполнен африканскими масками, керамическими блюдами, нотными листами, инструментами, поэзией и не сочетающимися друг с другом стеклянными вазами, в которых стоят собранные неподалеку цветы. И я готова отдать все, чтобы его вернуть. Что угодно.