Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

Первая же докладная записка на имя Терещенко показалась тому слишком туманной, так как Обнорский, как человек старой школы, не столько предлагал то или иное решение, сколько старался угадать, что думает по этому поводу начальство, а с таким министром, как Терещенко, это было довольно трудно, ибо в большинстве случаев он не имел своего мнения и предпочитал пользоваться чужим. По украинскому вопросу у него, конечно, были взгляды, но речь шла не об этом, а о том, в какой форме можно было украинский вопрос преподнести союзникам, не делая его международным. Устные объяснения Терещенко с Обнорским привели к мысли о передаче украинского вопроса в другой отдел.

В конце концов, после некоторых колебаний Терещенко (этот вопрос домогался получить в своё ведение Муравьёв, возглавлявший кабинет министра иностранных дел), он попал ко мне, так как в моём ведении были дела Временного правительства и я по своему положению не мог не быть в курсе всех правительственных мероприятий по этому предмету. Признаюсь, он имел мало общего с Международно-правовым отделом и моими прямыми обязанностями, но раз я занимался польским вопросом, а при Сазонове — еврейским, и так как всякий, кто бы ни вёл это дело, неизбежно должен был бы обращаться ко мне за справками, то с точки зрения экономии сил и создавшихся отношений это имело некоторое основание. В министерстве всё равно не было людей, изучавших этот вопрос специально. Была и другая сторона, а именно нежелание заниматься столь неблагодарным предметом, оказавшимся в центре внимания.

Как бы то ни было, мне пришлось к крайне усложнившимся прямым обязанностям прибавить и эту заботу, пришлось познакомиться и с австро-венгерской, и германской трактовкой вопроса и по окончании службы изучать разбросанные в разных отделах весьма скудные, должен сказать, сведения, если не считать, впрочем, архива нашей канцелярии по сношениям с нашим посольством в Вене до войны, где из донесений этого посольства уже совершенно явственно можно было видеть замыслы империи Габсбургов и Германии Гогенцоллернов касательно расчленения России и, прежде всего, создания самостоятельной Украины. Особенно в этом направлении работал граф Берхтольд, тогда как барон Эренталь занимался больше Балканами и Сербией в связи с аннексией Боснии и Герцеговины.

На основании этих донесений, подкреплённых многочисленными документальными данными и обзором австро-венгерской и германской прессы, я составил подробную докладную записку, дополненную обзором настоящего положения вопроса австрийской и германской прессы в 1915–1917 гг. В частности, известная поездка галицийских украинцев в Берлин к Вильгельму II в самом начале войны с выражением ему своей лояльности и горячей симпатии в войне против России и все обстоятельства, сопровождавшие её, открывали глаза на истинную природу зарубежного «украинства».

В мае месяце во время кадетского съезда в Петрограде, на котором я присутствовал в качестве гостя, то есть простого зрителя, хотя благодаря родственным связям имел точное представление о политических взглядах той группы людей, которая так недавно располагала всей полнотой власти, но, несомненно, стала её терять, я убедился, что жизнь уже успела поставить национальный (и украинский) вопрос гораздо острее, чем он был поставлен в прениях. Блестящая по своему содержанию и диалектическому блеску речь Кокошкина о том, что республиканская форма правления отнюдь не исключает идеи единства государства, его проект широкого местного самоуправления на основании прежнего деления на губернии, с возможностью объединения между собой отдельных губерний в областные союзы, отрицание этнографической основы за украинским вопросом в речи П.П. Гронского и полемика его с Н.М. Могилянским — всё это было, в сущности, уклонением от всякой постановки украинского вопроса иначе, как в рамках единого монолитного Государства Российского, а также единого русского народа, триединого в неразрывной связи трёх его ветвей.

Эта постановка вопроса совпадала с традиционным взглядом на украинский вопрос царского и императорского правительств и исторически казалась единственно возможной. Но в 1917 г. она требовала не милюковской тактики, она требовала царских методов в смысле безжалостного подавления украинского сепаратизма, как это было до сих пор, якобинского осуществления республиканской идеи. Этого не было ни у кадетов, ни у их социалистических соседей слева. Государство медленно разлезалось по национальным швам, Временное правительство не поощряло этого, но и не препятствовало. Единственное, на чём оно стояло твёрдо, — что окончательный статус национальностей в России мог быть установлен лишь Учредительным собранием.