Записки из клизменной

По этому поводу можно сказать, что совершенство всегда требует некоторой незавершенности. Так, например, мои дядя и отчим изъездили – якобы, за грибами – всю Приозерскую ветку и везде отметились, выпили. Кроме далекой станции Мюллюпельто. Там они не были ни разу. Я, помню, спрашивал дядю: отчего бы вам туда не поехать? А он мне задумчиво и тоскливо рассказывал про художественную незавершенность. Они туда, дескать, из принципа не поедут.

Так вышло и с баней, хотя не совсем.

Что в ней творилось, я представить себе не могу. Но ужасы – обязательно. Один мой всеядный приятель-уролог стоил целого гусарского эскадрона. И не то чтобы, заметьте, он был бисексуал какой: чтобы быть моно-, би-, стерео там, квадро, нужно прежде всего осознать себя таковым, а он не осознавал, он просто подминал под себя все, что попадалось. И вот! неразрешенная загадка: в эту баню ходила одна дородная терапевтиха, ягодка опять. Всех, по словам уролога, было можно, а вот ее – нельзя, хотя и ходила. Потому что у нее была крыша: мужчина-хирург, который не ходил, но если что, бил насмерть. И я все думаю: как же они там управлялись, при ней, если с нею нельзя?

Ну, ладно.

Однажды я уж было пошел в эту баню. Сберечься мне помогла ссора с одной медсестрой.

Эта медсестра приемного покоя пила до постоянного изменения в лице. И в баню, конечно, не упускала случая сходить. Как-то раз я дежурил, и она дежурила, внизу, и нажралась, как собака. Составили акт и позвали меня расписаться. Такой был порядок: если какая сволочь нажрется, все под этим подписываются: дежурные терапевт, хирург и невропатолог. Вижу – сидит, ноги свесила, курит, нагло глядит. Деваться некуда, я расписался. Ей-то, понятно, ничего не сделали, зато меня невзлюбили всем приемным покоем. Я и сам был не рад, что ввязался – подумаешь, принципиальный какой.

Приблизительно через годик вышел случай, что больные подарили нам с урологом чего-то прохладительного, которое при поверке оказалось горячительным. Сначала друг повел меня в общежитие, пообещав, что там мне мало не покажется.

К какой-то мрачной девушке. И не обманул: нас выставили вон, потому что он уже там напаскудничал, но то ли забыл, то ли не придал значения.

И мы пошли в приемный покой готовить Баню.

А там – та самая медсестра.

Пришлось с ней мириться. Церемония вышла сложная: много там было всего – я вроде на что-то забрался, пил из какой-то туфельки, преклонял колено. Или преломлял его.

Наконец терапевтиха решительно сказала: идем! иначе вообще не попадем никуда.

И мы все потянулись в Баню, а впереди, поигрывая замочком на поясе целомудрия, размашисто шагала терапевтша. Но, как выяснилось, мирились мы слишком долго и вдумчиво, а потому все постепенно растерялись в сугробах. Остались в них буквально. Некоторые так и лежали, думая, что уже Баня.

Еще один довесок

Ночь. Тело без паспорта. Вынуто из сугроба. Доставлено без комментариев, почти не дышит, не говорит даже, пахнет химией, мелкие ссадины. На снимке – непонятно.

Звать нейрохирурга всегда стыдно. Он добрый человек, пожилой, спит дома, в больнице не дежурит. А вдруг напрасно позовешь? Машину зря гонять, будить, операционную готовить. Брить бесчувственное тело.

Тем более что доктор безотказный, поедет.

У него, правда, на выходе результаты не очень. Ничего не попишешь, тяжелые больные.

– Здравствуйте… У нас тут, знаете ли… Я не могу исключить…

– Ну хорошо, я приеду, насверлю ему дырок, а дальше – как бог решит.

– Видите ли, я не уверен, что там что-то будет такое, чтобы сверлить…

– Ну, напиши, что есть подозрения, я приеду, зачеркну.

Как вкусно просить прощения

Был такой детский рассказ, не помню чей. Может быть, Драгунского. Там мальчик набедокурил, потом извиняется: трогательно прижимается к маме и вдруг понимает, что это очень просто, и очень приятно, и «даже немножко вкусно – просить прощения».

Это «вкусно» мне запало в голову и всплыло, когда я читал дочке сказку, а в сказке был повар в белом колпаке, вот ребенок и спрашивает: зачем белый колпак?

– Ну, – говорю, – чтобы волосы в суп не падали. Тебе приятно, когда там плавает? А белый – чтобы все видели, что чистый. А то напялит себе черный, и поди разбери, день он его носит или месяц.

Много лет назад я учился и работал при кафедре нервных болезней Первого Ленинградского мединститута. Нет, уже Санкт-Петербургского медицинского университета. Сразу чувствуется разница. Дежурил, разумеется, по ночам. И вот меня вызывают в приемный покой на предмет расследования пьянства. Пьянство было раскрыто на пищеблоке; подозреваемая повариха доставлена, куда надо, и ждет моего вердикта.

Прихожу. Созерцаю.