Записки из клизменной

Начитанный и грамотный человек нигде не пропадет. Если какой грамотей закономерно угодит под нары, то и там ему светит завидная карьера. Глядь – а он уже лежит у кого-то под татуированным боком, романы тискает, развлекает. Потом еще бумагу какую напишет адвокату или письмо Тосе Жоховой на деревню, чтобы не слишком там без коханого блядовала. Выстраивается очередь, все его уважают, зовут Профессором. А там уж и срок весь вышел, назначенный за спекуляцию марками.

Вот и я не пропадал, в больнице-то. Мне тоже поручали составлять разные бумаги, потому что сами слогом не владели, а за мной, когда надо было, признавали умеренные литературные способности. Как-то раз затеяли тяжбу с бытовым магазином. В котором на какие-то шальные деньги был куплен маленький телевизор, чтобы поставить его в палату Люкс. Люкса в палате было столько, что дыхание перехватывало. А с телевизором сделалось вообще не в сказке сказать. Это ж еще и психотерапия! Лежит себе больной со сломанной шеей, ниже которой у него ничего не работает, и смотрит на телевизор. И кажется ему, что они, если представить, товарищи по несчастью: у него говорящая голова без ничего, и у того, между прочим, тоже говорящая голова, только квадратная, но этим-то фантазию не смутишь, эка невидаль.

Но телевизор сломался, не затруднившись даже новости показать. В него заполз таракан. Казначейша нашего отделения взяла телевизор под мышку и понесла обратно. С претензией: вы, дескать, нам продали телевизор с готовым тараканом в жизненно важном узле. Но там, не будь дураками, ответили, что знать ничего не знают, а таракан в телевизоре, наш, с отделения, поэтому отвечать за него никто в их образцовом магазине не будет. Напрасно казначейша доказывала, что только вчера приходили с фукалкой и все полили, какие могут быть тараканы! Про фукалку в магазине слушали так, словно им рассказывали про тарелку, летающую на голом энтузиазме. Поэтому пробил мой час. Мне сказали написать бумагу с грамотным объяснением появления таракана.

Для справки выдали черновик, который сочинили в бельевой комнате: это был страшный документ, уместившийся в пять с половиной строк. Ничего подобного мне больше не приходилось держать в руках. И я старался! Ведь я был лагерный романист. Зачеркнул «а», написал «о»; рассказал ошарашенной публике про запятую, нашвырял угроз, выкинул обороты вроде «она мне сказала что не буду» и дал всем расписаться по очереди. Колеса правосудия медленно повернулись, и тяжба поехала. Я уже успел уволиться, а с тараканом все еще было неясно.

Наложение щипцов

Больница, в которой я служил Отечеству, была горазда на разные штуки. Эта ее особенность обеспечивалась продвинутым кадровым составом. Кадры, как известно, решают все – кому жить, кому помирать. В феодальную больничную вотчину попал, по несчастному стечению градостроительных обстоятельств, родильный дом. Он стоял на отшибе, вечно пустовал, и о нем вспоминали редко. Теперь вспомнить пришлось.

В одну прекрасную, но холодную зиму туда привезли мою знакомую, о чем я узнал только после того, как ничего нельзя было поправить. Знакомая-то хорошая, жалко ее, такая немного тургеневская барышня. Ну, родить-то она как-то ухитрилась, несмотря на оказанные услуги. Зато потом младенца окружили заботой. В палате новорожденных было сильно холодно, и дежурная акушерка встревожилась. Ее огромное сердце было так велико, что для мозга, не считая нижних отделов спинного, места уже не осталось. Она решила согреть малышей. Это благородное намерение она реализовала при помощи щипцов для завивки. Подложила поближе, чтобы теплее было. О дальнейшем ожоге шеи и головы, которым и было-то два часа от роду, она сообщила только утром, на конференции. В городскую реанимацию за 40 километров малютку доставили только к обеду.

На следующий день в больнице срочно собрался Совет Безопасности. Издали приказ 227: ни шагу назад. Было решено молчать и стоять насмерть. А роддом вообще закрыть на хер. Одно расстройство с ним.

Малютка выжила, заработав колоссальный рубец. Больнице выставили иск на двести тыщ, но руководство нарядилось в белые и рваные одежды. Завело нечто вроде «люди добри, поможите пожалуста, сами-то мы местные». Короче, денег в больнице не нашлось, что, между прочим, было правдой, потому что потом, как я узнал, кассиршу и бухгалтершу обвинили в хищении именно той суммы, которую прочили малютке. Правда, больница клялась обеспечить бесплатное лечение на всю оставшуюся жизнь, но это не проканало, потому что все умные и всё понимают. Всем было ясно, что лечение, как и сама жизнь, при таком подходе не затянется.

Недавно мне рассказали, что суд завершился. Безжалостное правосудие выкусило из больницы тридцать тысяч рублей. Плюс бесплатное лечение. Малютке благополучно сделали вторую косметическую операцию. Обошлось в шесть тысяч карманных без чека, за «очень дорогой шовный материал».

С широко залитыми глазами