Записки хроноскописта

Я пытался убедить Плахина, что хроноскоп способен истолковывать некоторые символы, но никогда не научится «объясняться» символами, творить их… Сам же я продолжал размышлять о таинственном «третьем», хотя у меня и не было строгих доказательств, что он вообще существовал.

…Вечер закончился неожиданно по двум причинам. Во-первых, к Луке Матвеевичу заявился Локтев. Во-вторых, позднее пришел бригадир каменщиков Басов.

— На побывку и — сразу к вам, — сказал Локтев, плотно прикрывая за собою дверь.

Они с Лукою Матвеевичем трижды, по-старинному, расцеловались, и Лука Матвеевич даже прослезился на радостях.

Наше присутствие ничуть не удивило Локтева.

— Знаю, что приехали, — сказал он. — Выходит, такие же вы одержимые, как и мой дядюшка? — Пожимая, он энергично встряхивал наши руки. — Хоть и не верю, что найдете вы «Слово», а приезду радуюсь. Места мои родные посмотрите. Здесь начинал…

Лука Матвеевич с супругою жили добротно, по-старому. Не успели мы оглянуться, как на столе уже появились бутылочка рябиновой, квашеная капуста, грибки, огурчики, моченая брусника…

— Я ненадолго, — рассказывал Локтев. — Выкроил несколько деньков и — сюда. Нехудо на родине побывать.

О наших делах он был осведомлен отлично — в городе все о них знали, — и он принялся добродушно подшучивать и над Лукою Матвеевичем, и над нами… Лука Матвеевич тотчас начал возражать, и я быстро понял, что спор их давний, что он обоим доставляет удовольствие и что они по-настоящему любят друг друга…

— Нет, меня ты не переубедишь, — чуть растягивая слова, говорил Лука Матвеевич. — Я понимаю, размах у тебя другой. Вон ты куда взлетел!.. Пусть мы с Плахиным поменьше, а только без истории, без мечты еще меньше были бы… Выйду вот я на Белоозеро, закрою глаза и сраженья богатырские вижу, богатырей вижу, топот слышу и звон слышу, а все гусли перекрывают, все гусли заглушают — Пересвета моего гусли…

Локтев слушал его с доброй понимающей улыбкой — знал, наверное, что легко можно обидеть сейчас старика. А потом погрустнел…

— Виноват я, Лука Матвеевич, перед тобою, — признался он. — Отговаривал хроноскоп везти сюда. И думаю теперь — зря. Надо тебе хоть на старости лет фантазии свои… — тут Локтев сделал рукою рубящий жест. — Под корень. Легче жить будет.

— Не-е, — сказал Лука Матвеевич. — Ничем мечты мои не порубить… Ну а ты? Порох-то есть еще в пороховницах? Не слабеет память?

Локтев рассмеялся.

— Проверь.

— И проверю.

Оказалось, что Локтев помнит наизусть не только «Капитал», но и другие книги. Лука Матвеевич извлек с этажерки какой-то весьма потрепанный томик, и они с увлечением занялись своеобразной игрой.

Ее прервал бригадир каменщиков Басов, заявившийся уже в десятом часу вечера. Был он почему-то мрачен и в одной руке комкал кепку.

— Из-за этого типа я, — сказал Басов. — От имени всей бригады…

— Какого еще типа? — спросил Березкин.

— Ну, который темницу строил… Узнать бы, что это за тип.

— Каменщик и каменщик. — Березкин пожал плечами. — Тут и выяснять нечего.

— «Каменщик»! — презрительно сказал Басов. — Человека замуровывал. Я б такого на выстрел к камню не подпустил, чтоб работу свою не позорил…

— Да ты садись, — пригласил Лука Матвеевич. — Чего стоишь-то? Гостем будешь.

Как и все, Лука Матвеевич ничего не понял из слов Басова, а я вспомнил две строки из стихотворения Брюсова, процитированные Басовым, когда на экране хроноскопа появился каменщик, и вспомнил выражение его лица. Тогда меня чуть-чуть удивила профессиональная неприязнь ребят к человеку, строившему темницу, но хроноскопия заканчивалась, надо было подводить итоги, и я забыл о Басове и его бригаде… Теперь же, присматриваясь к хмурому бригадиру каменщиков, я поразился глубине угаданной им проблемы, глубине, которую он, вероятно, и сам не до конца сознавал.

— Прекрасная идея, — сказал я. — Постараемся завтра что-нибудь выяснить. Не стоит забывать, что общая хроноскопия закончилась фигурой каменщика. Ей-богу, тут есть над чем помудрить.

— Мудрить-то и не придется, — возразил Березкин. — Увидим еще раз, как он складывает стену. Но я не возражаю.

Басов, явно довольный нашим согласием, ушел, и тогда Березкин сказал:

— Выкладывай, что у тебя на уме.

— Ребята мне понравились. Новые они какие-то. Понимаешь?

— Ничего не понимаю.

Я мог в двух словах изложить поразившую меня мысль — мысль, из-за которой я и согласился столь поспешно на хроноскопию, — но вдруг понял, что хроноскоп ничем не сможет ни дополнить ее, ни уточнить…

— Новые, — повторил я. — Уж и не знаю, как тебе еще сказать. Отношение к своей профессии у них новое. Представь себе, что поэт служит своей музой то народу, то тем, кто из народа жилы вытягивает… Что ты скажешь о таком поэте?

— Сам знаешь, что скажу, — у Березкина это прозвучало весьма внушительно.