Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 2

В Финляндии «Калевала»[457], здесь – «Эдда»[458] воспели народ, борющийся с суровой природой. Лунд – уже юг Скандинавии, отсюда до Мальмё[459] рукой подать. Дождь окончился, небо очистилось, и сквозь легкую кисею вечерних сумерек через залив светятся огни Дании.

Живописен обратный путь по железной дороге до Стокгольма, какие интересные места и типы! Через Карлскрону[460] – старую крепость и через Норркопинг[461] добрались мы в маленьком вагоне третьего класса до Стокгольма. Вагоны без всяких удобств, примитивны, <здесь не встретишь германских удобств, подчас забавно видеть растерянность пассажира при нужде, у шведов это все делается проще, бегут за сарай>[462].

В Стокгольме я взял билет прямым рейсом до Петербурга, куда и приехал через два дня, только с приключением. Едучи в Финляндию, я не запасся заграничным паспортом, не предполагал уехать в Швецию и взял местное свидетельство, с которым и приехал в Швецию, где никаких паспортов не нужно. Оказывается, это местное свидетельство дается с тем, чтобы вернуться также в Финляндию. У Кронштадта подъехал к пароходу таможенный чиновник с жандармом для проверки паспортов, я объяснил капитану мое положение. Финн понял и на время обхода начальством парохода спрятал нас в своей каюте, а выходить посоветовал не торопясь, последними, когда все разойдутся. Опустел пароход, опустела и пристань, только вынесенные матросом вещи аккуратно лежали в стороне.

Наконец, и чиновник ушел. Мы сошли. Подошел жандарм, с неудовольствием спросил:

– Чего вы не уходите, ведь у вас все досмотрено?

– Конечно! – солгал я.

– Ну, и берите ваши вещи и уезжайте, пристань освободить нужно! (т. е., стало быть, и мне идти домой чай пить нужно).

Так и обошлось без осмотра чемоданов, где было немало сигар, в Стокгольме сигары были дешевы, но, увы, от морского переезда они утратили свой аромат. На другой день я уже сидел среди своих помощников, объехал постройки и вечером разбирал привезенные на память путеводители, открытки и всякий вздор, обычно скапливающийся в чужих краях как мемории[463].

Глава 23 Московское купечество

Снова дела, снова начались проекты, сметы, чертежи. На этот раз мне пришлось столкнуться с московским купечеством уже иного, не старообрядческого покроя.

Московское купечество – это сеть, переплетенная взаимным родством, крепко сплоченный клубок, в котором [есть] отдельные вкраплины, цветистые субъекты, яркие типы той Москвы.

В торговой Москве занимали видное место оптовики с их «амбарами». «Амбары» – это технически хорошо выстроенные дома, но очень плохой архитектуры – на Варварке, Ильинке и в прилегающих переулках. Сидя в роскошном кабинете, Морозов[464] принимал в министерской обстановке, а в большом общем зале «амбара» директор правления[465] обделывал дела, и в торговом отделении на полках лежали лишь образцы товара. Покупателя угощали чаем, мальчик приносил на подносе стакан чая и на клочке бумажки 5 кусков сахару и щипчики! Этот «амбар» посещался только крупными, знакомыми покупателями и вообще – уважаемыми знакомыми. Приходилось и мне испытывать такое чаепитие, когда я заезжал по делам строительства.

Фабриканты-владельцы часто и не занимались делом, за них вершило дело правление.

Кутежи, обжорство, дикие деяния были явлениями еще нередкими. <Неимоверной толщины Байдаков, кирпичный заводчик и назывался “обжорой”, в ресторанах были особые пироги, “байдаковские”, в несколько слоев со всевозможной начинкой>[466].

Были типы вроде Митрофана Сергеевича Мазурина – владельца Реутовской мануфактуры[467].

Мазурин был женат на итальянке и ежегодно ездил на 3 месяца в Париж, где имел свой отель и проживал тысяч 300 руб[лей]. Его сын Константин Митрофанович, известный Москве своей взбалмошностью, многократно женатый, в том числе и на артистке Мичуриной[468], истязал своих жен и музыку – писал что-то о музыке, знал отлично языки и умел одновременно диктовать трем переписчицам сразу на 3 разных языках. В конце концов, после многих перемен разных профессий остановился на акушерстве!![469]

Другой Мазурин, Федор Федорович, был собирателем редких книг. Чудачил, вырывал страницы из ценных чужих книг, вклеивал в свои и продавал их. В конце концов, попал под опеку.

Но это были миллионеры родовые. Была другая группа богатых москвичей – «без племени и роду», нажившаяся лично всеми правдами и неправдами.

Вот, например, купец Лобачев, которому в Охотном Ряду принадлежал ряд лавок с дичью и целый ряд домов в Москве. Покупал он дичь возами от своих поставщиков, приезжавших зимою из далеких краев. Въезжали в его обширный двор, Лобачев цену сбивал до крайности и, если видел, что мужички не пойдут на его условия и уедут продавать в иное место, запирал ворота и уходил, возвращаясь вечером, когда за поздним временем поневоле [они] продавали своих рябчиков и глухарей по низкой цене, лишь бы кончить дело.