Записки кинорежиссера о многих и немного о себе

Это было какое-то совещание, куда я был приглашен как председатель Союза.

А до этого Жигунов мне рассказал про то, как он встретил Швыдкого и спросил:

— Михаил Ефимович, а почему Татарский не народный артист?

Тот что-то пробурчал.

А Жигунов продолжает:

— Певцов, значит, народный артист, а Татарский нет?!

— Ну…

— Нет, вы мне скажите! Почему Певцов — народный артист, а Татарский нет?

В общем, Швыдкой покраснел.

Мы встретились в Мраморном дворце. После совещания я подошел к нему:

— Михаил Ефимович, моя фамилия Татарский, я режиссер «Ленфильма».

— Знаю, знаю, знаю…

Я говорю:

— Как-то тут со званием…

— Все документы отдайте Голутве!

Я отдал Голутве документы, потом рассказываю о встрече со Швыдким Алексею Герману:

— Лешка, я встретил тут Швыдкого. Он говорит: «Я вас знаю, знаю, знаю», а я точно знаю, что мы незнакомы!

— Так он соврал!

Я говорю:

— То есть?

— А ты не знаешь? Он еще в театральном институте входит в аудиторию, говорит: «Добрый день всем!» И уже соврал!

Я говорю:

— Ладно, раз соврал, значит, соврал! Документы я все равно отдал.

Прошел год после этого. Еду я в машине на работу, и мне звонит один журналист «Комсомольской правды»:

— Евгений Маркович, поздравляю!

— Что такое?

— Сообщение ТАСС о присвоении вам звания!

— Точно знаешь?

— ТАССовское сообщение, мы же получаем его раньше, чем последние известия по телевизору.

— Спасибо!

Так я стал Народным артистом России. Чем, надо сказать, очень горжусь. Потому что это не были интриги, не были просьбы, ничего этого не было. Просто повторно на коллегии министерства рассмотрели мою кандидатуру и через год мне присвоили звание Народного артиста России.

А в 2009 году президент Д. А. Медведев вручил мне орден «За заслуги перед Отечеством» 4 степени.

«Весельчак Бо»

«Ниро Вульф и Арчи Гудвин»… Это была такая стилизация про Америку 30-х годов. И мне кажется, что она получилась.

Снимали мы в Доме ученых в Ленинграде. Замечательный дворец. Я очень благодарен всем сотрудникам этого дворца. Это потом стала любимая площадка Бориса Ефимовича Молочника.

Я пригласил на роль Ниро Вульфа Донатаса Баниониса. Бедный Банионис, театральный литовский артист, очень обязательный, он учил все тексты. Там были горы текста, мы очень быстро снимали. И он приходил утром исключительно мрачный, потому что всю ночь учил текст и, закрыв глаза, представлял, что сейчас этот текст ему нужно будет говорить.

Он говорил, говорил, потом затык… не помнит.

— Давайте еще раз!

И еще раз не помнит, и еще раз.

— Донатас, что такое?

— Ты знаешь, я не очень понимаю, что значит это слово?

Вот и все. И он приходил мрачный.

Два молодых артиста, Жигунов и Сережа Мигицко, не затрудняли себя заучиванием текста, они хватали его с ходу. Это русский текст, и они молодые, мобильные. Бедный Донатас…. Ему было очень тяжело.

Поэтому, когда я утром приезжал на съемку и сидел в курилке, прибегал кто-нибудь из них, к примеру, Мигицко, и говорил:

— Весельчак Бо приехал!

Они его прозвали «Весельчак Бо» и рассказывали мне про него смешные истории:

— Евгений Маркович, сейчас на репетиции сидим за столом и в паузе Донатас смотрит на эту еду, но, будучи дисциплинированным человеком, ничего не берет, пока не начали снимать. И пока вы разговариваете с операторами, с художниками, он бурчит: «Все говорят о еде, о еде, а есть-то нечего!»

Он разглядел, что есть на столе и, предвкушая удовольствие, высказался: «А есть нечего!» Было принято без него подтрунивать над «Весельчаком Бо»!

Но «Весельчак Бо» учил текст, а они нет. Он готовился к работе, а они — нет!

Инсульт

Однако пять фильмов по две серии дались непросто.

Это было днем. На даче мне вдруг стало плохо, я поплыл, это я помню, начал терять сознание, меня подхватил сосед… Мы вместе обедали. И с этой минуты я ничего не знаю. Все, что я рассказываю, я рассказываю со слов сына.

Инсульт, кровоизлияние в мозг, аневризма аорты головного мозга, я без сознания, и меня только к вечеру привозят в больницу, и никто не хочет оперировать… Искусственная вентиляция легких. Это 2002 год. Мне 64 года! Четырнадцать дней я провел в реанимации и только потом пришел в себя. Потом меня перевели из реанимации в палату. Ходить я не умел, меня вели. Почему-то это была палата, наполненная людьми в белых халатах. Молодыми людьми. Может, это были студенты, я не знаю. Но одна точно была медсестра с этажа, потом я с ней познакомился. Меня привели всего увешанного банками с растворами. Я говорю:

— Снимите с меня это все!

И она, хорошенькая девушка, мне говорит:

— Больной, не трогайте! Их нельзя трогать!

Я говорю:

— Сними!

Я вспомнил, что я режиссер:

— Сними, говорю, с меня это все!

Она мне:

— Не трогайте!

Я ее шлеп по попе:

— Хорошенькая, а ведешь себя кое-как!

Из этой толпы выскочил какой-то пацан:

— Папа, папа, ты что? Тут мама…

Я с трудом сообразил, что это сын Витя.

— Ну и что, что мама?

А какая-то женщина вдруг зарыдала, прорвалась через толпу и выбежала на балкон. Балкон был открыт, я понял, что это жена моя. И я к ней:

— Галя, что ты? Не обращай внимания!

Всякие бессвязные слова.