Записки Коменданта

Месяц назад один еврей пытался поднять пятидесятикилограммовую наковальню. У него не получилось, она весила, кажется, больше чем он сам. Конечно, так питаться, как питаются они — вряд ли будешь весить больше сорока килограмм. Он попытался ещё раз, но снова потерпел неудачу. Я увидел, как он оглядывается, боясь, что кто-то из немцев заметит это. Но кто-то из немцев заметил и подошёл сзади. Этот кто-то замахнулся огромным кожаным кнутом и больно ударил его по спине. Еврей еле сдержал стоны и снова попытался поднять непосильную ношу. У него снова не получилось, по спине снова ударил кнут. Так повторялось несколько раз, пока на пятый или шестой он не приподнял наковальню. По спине всё равно прилетел хлёсткий удар и тяжесть была брошена. Она всем своим весом упала ему прямо на ногу, он заорал, не в силах сдержать крик. Но его мучения лишь усилились ещё одним ударом кнута. Потом ещё одним, и ещё, и ещё. Они не прекращались. Он поднялся, претерпевая ужасающие боли, схватился обоими руками за наковальню, наконец поднял её, прижал к груди. Удары не прекращались, а становились только сильнее. Вся земля уже была в крови, как и бедная еврейская спина. Тощая. Все кости были видны сквозь мокрую, пропитанную кровью рубаху. Он сделал шаг. Второй. Наковальня поднималась всё выше, а спина прогибалась всё больше назад. Кажется, он говорил про себя: «только бы не уронить!». Спина окончательно прогнулась, послышался громкий хруст, резкий визг, пронзающий крик, и снова хруст. На его лице застыло выражение страха и ужаса. Боли. Наковальня упала на грудь и проломила её. Он был мёртв. Этот кто-то продолжал хлестать его. Этим кем-то был я.

И все эти приказы отдал я. Я слабый и никчёмный. Я не могу выносить вид этих страданий, страданий происходящих во имя великой цели. Я не могу отказаться выносить вид этих страданий, ужасающих страданий, причиняемых бедным людям. Нелюдям. Хотя я и должен мочь. Зиг хайль.

А стоит ли оно того?

…

13.10.1941

Сегодня был на большом празднике в честь дня рождения одного знатного офицера. Там случилось непредсказуемое. Какие-то поляки попытались совершить на него покушение. У них, конечно же, ничего не получилось. Наши солдаты перехватили их до начала операции, но поляки не колются, кто им приказал убить и кто они вообще такие. Кажется, что это проклятые коммуняки. Их отправили в мой лагерь, чтобы с помощью пыток узнать у них всю информацию. О-о-о, я им такое устрою! Но.… Ведь они не беспричинно напали на офицера? Ведь это из-за нашего жестокосердия? Из-за нашей суровой принципиальности? А почему иначе? Карла уверяет, что во всём этом виноваты мы сами. Господи, лишь бы командование не узнало какие глупости болтает моя невеста!

…

16.10.1941

Мы с Карлой сильно поссорились, и теперь она не разговаривает со мной. На рождество к нам должны приехать очень важные люди. Они все будут с дамами и Карла тоже должна там присутствовать. Я всего лишь сказал ей, чтобы на время этого события она перестала считать евреев людьми и быть такой снисходительной, доброй, милосердной по отношению к ним. Я ведь просто не хочу проблем! Она объявила меня малодушным и сказала что, судя по нашей расовой теории — я еврей! До сих пор не могу поверить. Какие же женщины на самом деле обидчивые и жестокие! Я еврей! Это надо же было такое придумать? Я, который всю свою осознанную жизнь служит Третьему Рейху, который столько всего потерял ради него, у которого в роду-то никогда не было ни одного еврея! Да как она смеет?! Все в моей семье всегда были арийцами, и даже больше — немцами! Один был англичанин, да и то — не прямой он мне родственник. И она говорит, что я еврей! Чёрт бы её побрал! Я вот её родословной тоже не знаю, но у меня таких мерзких мыслей не возникает. Она что действительно думает, будто бы я еврей?

Зиг Хайль!

17.10.1941

Карла всё также молчалива. Тем временем, у неё уже довольно большой живот, недель через шесть-семь нам рожать. Скоро у меня появится ребёнок! И он будет истинным арийцем!