Записки кукловода

— Насколько я помню, она носилась с ним, как с писаной торбой. «Мой Витенька на улицу без пиджака не выйдет…»

— Пинжака.

— Что?

— Она говорила: «…без пинжака».

— Конечно. Он-то ее и пришиб по пьянке. То есть, не пинжак, а Витька.

— Да? Значит, не зря такие слухи шли. А врач «Скорой Помощи» сказал: остановка сердца. Жаль ее было, Борисовну. В магазин всегда бегала, если кому что надо. А ей сдачу оставляли: «Вот тебе на папиросы, Борисовна.» Курила она, как паровоз.

— Ага. А когда ты болела, она носила тебе чай с пирогом.

— Гад этот Витька. Никто его не любил. Но ты ему тоже отплатил по полной программе. Он потом в милицию работать пошел, переехал, женился, родил дочку, души в ней не чаял. А она возьми, да и выбросись из окна…

— Так и было. Только я тут ни при чем, Ив.

— Так ведь и я ни при чем. Не мое это прошлое. Ты с кем-то меня перепутал. С кем?

— А какая разница, королева? Мое… твое… Шайино… главное, что это прошлое — счастливое, разве не так? Там ведь жило самое настоящее счастье, в этой пьяной толкотне, в этом невыносимом быте, среди нелепых смертей и кухонных драк за газовую конфорку… Счастье блистало там, как алмаз в вонючей навозной куче, и грязь не прилипала к нему, как не прилипает к алмазу. И, знаешь, откуда оно там бралось, счастье? — Его приносила туда ты, держа, как в горсти, в своей счастливой улыбке. Ты улыбалась всегда, с самого рождения. Правда, правда. Так стоит ли прекращать сейчас эту успешную практику? Немедленно улыбнись.

Она пожимает плечами и улыбается, моя рыжая королева.

— Ну вот. Вот и славно.

* * *

В кабинет к Битлу Ромка входит без предварительного доклада. А зачем докладывать, секретаршу напрягать? Даже если и случится такая редкость, что не ко времени, то всегда можно попятиться за дверь, он не гордый. Он ведь свой человек, Рома Кнабель. Настолько свой, что кажется уже частью окружающего пространства — как вешалка, занавеска, сквознячок из форточки. К примеру, сквознячок заходит в кабинет по докладу или как? — То-то же. Вот и Ромке докладываться ни к чему. Но и нагличать тоже не стоит. Поэтому он сначала деликатно скребется о дверной косяк, наподобие домашего пса, только, пожалуй, еще деликатнее. Затем Ромка тихонько приоткрывает дверь, совсем на чуть-чуть и мелодично кашляет, дабы заранее предупредить начальство о своем потенциальном явлении. Голову при этом он старается держать на отлете, максимально далеко от образовавшейся щели, чтобы, не дай Бог, не услышать или не увидеть чего-нибудь лишнего, не предназначенного для посторонних ушей или любопытного глаза.

Лишнего — не из области политики, Боже упаси… Ну какие у Арика Бухштаба могут быть секреты в политике от Ромы Кнабеля? — Никаких. Если уж чему-то и может помешать верный друг и соратник, то только проникновенной беседе с особо экзальтированной или особо расчетливой активисткой. Ведь Битл еще мужчина хоть куда, и ничто человеческое не чуждо даже такому видному общественному деятелю. Проникновенные беседы он ведет на крепком, специально для того поставленном журнальном столике, заваливая активисток лицом вниз и проникая в них сзади. Вообще говоря, даже в таких ситуациях самому Битлу Рома не помеха. Но вот потенциальную активистку смущать вовсе ни к чему. Ее позиция на журнальном столике требует повышенной ответственности и полной самоотдачи. А потому в таких и в похожих случаях, а также по причине дурного расположения духа, заслышав деликатное Ромкино покашливание, господин министр просто кричит: «Занят!», и дверь немедленно захлопывается — до лучших времен.

Сейчас такого окрика не следует, а потому, выждав еще пару секунд для пущей верности, Рома приоткрывает дверь ровно на ширину головы, просовывается внутрь и спрашивает: «Можно?»

— Валяй, Ромка, заходи!

Бухштаб просматривает прессу. Он без галстука, рубашка расстегнута на три пуговицы. Вид у Битла довольный, как будто он только что завершил особенно глубокую проникновенную беседу. Ромка даже оглядывается в поисках активистки. Но на журнальном столике — только газеты, как, собственно, и положено журнальному столику.

— Все в порядке, Арик?