Записки куклы. Модное воспитание в литературе для девиц конца XVIII – начала XX века

Служить на пользу девочке кукла могла только до известного возраста ее хозяйки. Затем барышня должна была расстаться с игрушкой и заняться подготовкой к выходу в свет. Возрастной переход маркировался резкой сменой наряда, досуга и этикета, которые у девочки и у барышни принципиально различались. Пятнадцатилетие было официальным пределом перехода (в бытовых практиках «невеститься» начинали с 12–13 лет). Поэтические вирши, написанные от лица девиц, воспевали момент вхождения в мир женщин.

                              В пятнадцать лет мне бегать уж неможно
                               По рощам, по лугам;
                              Должна сидеть я стройно, осторожно
                               В собраньях между дам,

                              И как старик суровым, строгим взором

                               Приветный взор встречать,
                              И целый час пред зеркалом, с убором,
                               В волненье провожать <…>

                              Пусть я еще игрушками играю

                               Надолго, без сует!
                              Пусть медленно ко мне подходят, умоляю,
                              Мои пятнадцать лет![70]

В кукольных «записках» напоминалось, что воспитанная барышня должна своевременно прощаться с куклой. Юные дворянки становились невестами, еще играя с куклами, поэтому наставление было не лишним[71]. От лица куклы высказывались по этому поводу сентиментальные сентенции. «Хотя Изабелла иногда и взглядывала на меня случайно, но стыдилась играть со мною и называть своей дочкой. Это очень грустная черта в жизни кукол: мы не меняемся к нашим госпожам и всегда готовы забавлять их, но оне с летами начинают пренебрегать нами, и мы перестаем существовать для них…»[72] Шутливые сожаления становятся серьезным наставлением в том случае, если девочка не торопится расстаться с игрушкой. Мать заявляет дочери: «Ты уже слишком велика, чтобы играть в куклы, и пора тебе более серьезно учиться», и девочка, обливаясь слезами, оставляет любимую куклу[73]. Общаться с игрушкой девочка может теперь только как воспитательница своих младших сестер, которые еще играют в куклы.

Пестрит советами и другая книга Л. Ольней «Переписка двух кукол» (1864), в которой одна из кукол-корреспонденток то и дело совершает промахи, а другая на правах старшей дает ей советы. «Младшая» эти советы с готовностью принимает. «У тебя ума хватит на двоих. Обращайся со мной, как с дочкой, жури меня, поучай, я обещаю слушаться». Переписка детей – популярный жанр в детских изданиях XIX века[74]. Считалось, что поучение от лица ровесника избавит повествование от излишнего ригоризма, хотя вряд ли можно говорить о правдоподобии образов малолетних резонеров. Когда же «переписку» ведут куклы, назидание окрашивается юмором и приобретает игровой характер.

Юмор и игра сочетались с серьезностью нравственных посылов, содержащихся в текстах для девиц. Французская система воспитания, широко распространенная в семьях русских дворян, отличалась многословным артикулированием правил и нравственных догм. Наставления были приняты как в беседах родителей с детьми, так и в речи гувернанток, на глазах которых проходила вся жизнь девочек. «Заместительницей» гувернантки служит кукла, которая, подобно надзирательнице, знает о тайных грехах и дурных поступках девочек. То, что кукла все видит и слышит, многократно повторялось в «записках» – матери внушали это своим дочерям в назидательных целях. Хорошим девочкам подобный контроль не мешает, а плохие испытывают неприязнь к немому свидетелю их «преступлений» и ищут повод избавиться от куклы (ломают ее или выбрасывают).

Подобное желание испытывали не только книжные герои, но и девочки в реальной жизни, тяготившиеся контролем над игрой с куклой. Взрослые же приходили в восторг, видя, как дети старательно играют с купленными для них куклами. Это был «оптический обман» педагогической идиллии. Одна из мемуаристок писала: «Нас хвалили и награждали, когда мы „играли хорошо“, нас бранили и наказывали, когда мы вяло исполняли программу обязательных игр»: упреки взрослых («вы не умеете ценить») отбивали всякое желание играть с дорогими игрушками[75].

Тягостными (и малоэффективными) были многословные нотации, повторявшиеся как из уст воспитателей, так и на страницах нравственно-дидактических изданий. Такая метода, заимствованная из иностранных воспитательных практик, давала обратные результаты. О том же свидетельствовала другая мемуаристка. «Девочек воспитывали строго и с приложением той не совсем удачной французской системы, которая путем бесконечных разговоров о долге (le devoir) низводила это понятие до повседневных мелочей и вместо внедрения моральной ответственности достигала обратного: дети пропускали эти внушения мимо ушей, и понятие „долга“ совершенно дискредитировалось»[76]. Сентенции, произнесенные от лица куклы, должны были внести разнообразие в этот риторический поток.