Записки майора Томпсона. Некий господин Бло

В самом начале супружеской жизни такие вещи даже забавляют. К концу первого года они начинают надоедать. А потом становятся невыносимыми.

P. S. Как же выразить все это в односложных ответах «да» или «нет»? Я проглядываю заметки, которые пишу для самого себя, а не для представления на конкурс, и становлюсь в тупик, не зная, как короче ответить на поставленные вопросы. По всей вероятности, я отвечу следующим образом: мое мещанство, ее страсть к порядку, полное отсутствие памяти на имена собственные, дух противоречия… Но разве эти ответы создают полную картину?

Глава IV Супружеская жизнь

Считаете ли вы французов хорошими мужьями?.. Верными?.. Неверными?.. Подчиняются ли они закону пресловутого треугольника, который так часто демонстрируется в кино и спектаклях?.. Верите ли вы в «большую любовь»?.. Пришлось ли вам уже испытать такую любовь?.. Считаете ли вы, что после многих лет супружества жена должна смотреть сквозь пальцы на любовные интрижки своего мужа?.. Каков будет, по вашему мнению, процент разводов за год, оканчивающийся к моменту закрытия конкурса?.. Являются ли для вас семейные сцены исключением или, напротив…

— Надеюсь, ты не станешь терять время на этот конкурс! — сказала мне Тереза, видя, что я погрузился в чтение газеты. — Неужели тебе мало скачек? Лучше бы уж ты…

Тереза всегда находит нечто, что мне было бы лучше сделать… Я мог бы переделать в ее присутствии пятьсот тысяч разных дел, и среди них все равно не оказалось бы того, которое мне лучше было бы сделать. Я не помню, чтобы за двадцать лет нашей супружеской жизни она хоть раз сказала, что я делаю то, что надо.

Впрочем, Тереза напрасно волнуется. Во-первых, хотя вопросы этого конкурса и наводят меня на размышления, я вовсе не уверен, что приму в нем участие. К тому же в моих ответах будет содержаться лишь самая малая доля того, что бы я мог написать!

Наша семья подобна миллиону других семей — и у нас всякое бывает. Конечно, я имею в виду не те семьи, о которых в отделе происшествий пишут: «Соседи постоянно слышали, как они ссорятся». За двадцать лет нашу супружескую жизнь омрачило лишь несколько небольших бурь и одна большая. Да… и в моей жизни была женщина, и, как у всех мужчин, про которых говорят, что «в их жизни была женщина», эта женщина не была моей женой.

«Верите ли вы в «большую любовь?»

Этот конкурсный вопрос особенно волнует Терезу, потому что в ее памяти еще живы обстоятельства той драмы, которая в один прекрасный день (а длилась она отнюдь не один день) потрясла нашу супружескую жизнь. Я человек внешне такой уравновешенный, ничем не примечательный мещанин… Мне кажется, Тереза до сих пор не может опомниться от того, что еще какая-то женщина обратила на меня внимание… (Впрочем, и я сам тоже…) Правда, эта другая женщина была существом самым обыкновенным — секретаршей. Звали ее Мириам. Ей было двадцать шесть лет. И для меня, человека, которому уже перевалило за сорок, Мириам была новой весной. В этом возрасте настоящее чудо любви заключается в том, что вы можете помолодеть за одну секунду на двадцать лет. Да, достаточно было той самой секунды, когда вечером в кино ее рука легла на мою, чтобы меня затопила волна давно не изведанного счастья. Рука… одно прикосновение руки — и земля дрогнула… Мне казалось, что я заново родился, где-то в другом мире. Мир Мириам был так не похож на тот, в котором я жил раньше: Литл Тич, ресторанчик «Бык на крыше», мелиссовая вода, пневматическая почта и «колесо обозрения», боксеры Карпантье и Демпсей, Сюзанна Ланглен, авиатор Фонк, Цеппелин, гонщики Бугатти, даже Ландрю и Зографос — все то, что заполняло мое детство, для нее было пустой звук.

Я чувствовал себя молодым, как никогда, подданным вновь открытой страны, носящей имя Мириам. Может быть, это и есть настоящая любовь — чувствовать, что любимое существо стало для тебя целой страной? Вдали от нее я был словно на чужбине. Мне по-другому дышалось без нее и даже синева неба казалась не такой яркой. Ее лицо постоянно всплывало перед моими глазами, оно вклинивалось между мной и Терезой, я видел его на письменном столе Барнажа, оно возникало на табло электронной машины. И даже на улице оно не покидало меня, ее головка то и дело чудилась мне на плечах других женщин. Я жаждал вновь услышать ее голос, он был для меня живительным родником, а ее молчание — тишиной полей…