Записки маленького человека эпохи больших свершений (сборник)

– Там еще говорят по-русски на прогулках, в Трасе? – спросил Русинов. – Бунин, Мережковский, Алданов, Фондаминский, Гиппиус…

– Говорят, – буркнул Олегов приятель, – в основном по-арабски.

Олег смотрел на друга снисходительно, так, словно сам он состоял в переписке с Буниным. А может, он тоже забыл, кто такой был Бунин и где он сейчас. Кому есть дело до этого, кроме тебя самого, кроме десятка любителей и коллег? Друг приехал в Париж на неделю, и, как обмолвился Олег, он рассчитывал на Олегову мансарду.

– Я могу выехать, – засуетился Русинов. – У меня найдется где…

– Вот и отлично, – сказал Олег. – Всего на неделю. Вещи пускай остаются.

Забота нависла над ним. Если бы он не пошел в «Селект»… С другой стороны, пусть у Олега не будет чувства, что он не может распоряжаться мансардой, что она занята. Тогда, может, он не станет торопить Русинова с отъездом – во всяком случае, еще долго.

– Моя яхта стоит в Лакроне, – сказал долговязый американец Джонни. – В субботу я уезжаю туда. Это в Бретани. Приезжайте ко мне.

– Идея! – сказал Олег. – Поедем?

– Можно и поехать, – сказал Русинов. – Так я занесу тебе ключ утром.

– Ладно… А на той неделе мы двинем. Что будешь пить?

– Молоко, – сказал Русинов. Через минуту он услышал, как Олег, мешая английский, русский и французский, рассказывает двум тоненьким француженкам, что его друг, известный русский писатель, пьет только молоко. И русский писатель пил молоко, балдея помаленьку в возбужденно-проспиртованной атмосфере кафе.

– Это правда, что у вас в Москве вышло четыре книги? – спросила девушка, присаживаясь за его спиной на свободное место.

– Четыре? – Он удивленно обернулся. Это была одна из Олеговых тоненьких француженок. – Может, даже не четыре. Точно не помню. Надеюсь, что вы их не читали. На счастье, они не переведены на французский.

– Я читаю по-русски, – сказала она.

– Час от часу не легче, – буркнул Русинов.

– Что означает эта фраза? – спросила она. – Что вам тяжело?

– Итак, русский язык…

Он вдруг сказал, припомнив интонацию своего боцмана-южанина:

– И вам этого нужно?

«Все равно, как у боцмана, не получилось», – думал он. Язык, океан языка… Девочки из Сорбонны, зачерпнувшие из него немного в решето памяти с ясно обозначенной целью – поить страждущих и ленивых студентов… А может, и без всякой цели – ведь это такой соблазн: познание чужого языка, потемков чужой души.

– Работы все равно нет, – сказала она. – Совсем нет работы с русским языком. Я каждый год снова подаю на аттестацию…

Олег принес ей виски, а Русинову еще молока, и это было, конечно, очень мило.

– Значит, мы едем на той неделе? – сказал Олег заговорщицки.

– Да, да. А ключ я занесу утром, – сказал Русинов. Он еще не знал, куда ему пойти, где жить. Впрочем, об этом нужно будет думать утром, а сейчас…

Русинов разглядывал точеный профиль русистки, веснушки на щеке… Он ощутил мягкое касание ее плеча. Она была прелестна, и он ощутил волнение.

– Ваша подруга, она тоже изучает русский?

– Это моя не подруга, – сказала она, медленно выговаривая по-русски. – Это моя жена.

– Ах, простите… – сконфузился Русинов. И тут же поправился: – Вам повезло в браке. Вы пришли сюда только с женой или еще с кем-нибудь?

– Нет, мы пришли с женой, но уйти я могу не с ней, – сказала она. – А эти мужчины, которые здесь… Никто из них не был мне интересный на постели. – Она внимательно посмотрела на Русинова, усмехнулась. – Вы русский. Вы, наверно, переживаете, что у нас такая сексуальная революция.

– Нет, – ответил Русинов, храбрясь. – Наша революция доставила нам больше хлопот.

– А я пьяная. Поэтому я говорю много глупости.

– Нет, нет, право, все очень мило, – сказал Русинов.

– Я такая пьяная, – сказала она, – что нам можно идти. Нам есть куда ходить?

Олег долго смотрел им вслед. Может, он не ожидал такого поворота событий. С другой стороны, неясно, чего же он ожидал?

В мансарде она вдруг стала совсем печальная, и Русинову пришлось играть роль бодряка-утешителя.

– Жизнь прекрасна, – сказал он. – И ты… ты молода и прекрасна, Мартин. Много еще будет меду и молока, а все, что ни делается, все в конечном итоге к лучшему. Мой же конечный итог так близок…

Он сидел на полу у ее ног. Она пригнула его голову к своим коленям, и тогда рука его привычным движением, так мало связанным с печально-утешающим тоном его речи, скользнула по ее длинной-длинной ноге, вверх от колена, под легкий ситец летнего платья, и так же легко, привычно стала гладить там волосы, губы, складки кожи, добираясь до самых сокровенных мест и проявляя особую осторожность и нежность – чтобы не причинить боли, чтобы не пропустить мест самых чутких и уязвимых…

Она тяжело задышала, прикрыла глаза и крикнула, через силу справляясь с дыханием и русской грамматикой:

– Зачем? Зачем ты так спешал?

При всем желании быть почтительным Русинов не смог воспринять этот вопрос как принципиальный – раньше или позже, спешал или не спешал, все приходило к одному, все уходило, а сегодняшний день уже давно стал для него надежнее, предпочтительнее и почтеннее дня завтрашнего, который будет ли еще, Бог весть…