Записки Мегрэ. Первое дело Мегрэ. Петерс Латыш

И подобное положение вещей поражает меня, заставляя испытывать дискомфорт.

Я живу в благоустроенной квартире, где меня всегда встречает дивный аромат томящихся на плите блюд, в которой все без изысков, зато уютно и чисто. В окно я вижу такие же буржуазные квартиры, как моя, молодых мам, прогуливающихся с детишками на бульваре, домашних хозяек, отправившихся за покупками.

Конечно, я принадлежу к тому кругу, который принято назвать добропорядочными гражданами.

Но все же я знаком с совершенно другими людьми, я знаю их достаточно близко, чтобы между нами наладился определенный контакт. Девицы, стоящие перед пивной на площади Республики, знают, что я понимаю их язык, разбираюсь в их отношениях. Отпетый хулиган, шныряющий в толпе, тоже это знает.

Как знают и все остальные, кого я встречал, кого я встречаю каждый день и с чьей тайной жизнью соприкасаюсь.

Достаточно ли этого, чтобы возникло нечто вроде родственной связи между преступником и полицейским?

И речь сейчас не о том, что преступников следует поддерживать, одобрять или, более того, прощать. Речь также не о том, что их следует идеализировать, создавать вокруг них некий ореол привлекательной таинственности, как это было модно в эпоху моей юности.

Я говорю о том, что на них следует смотреть как на некую данность, смотреть, вооружившись знанием.

Без любопытства, потому что любопытство быстро притупляется.

И конечно, без ненависти.

Просто смотреть на них как на людей, реально существующих, принимать их как явление и понимать, что ради здоровья общества, ради установленного порядка, который приходится волей-неволей поддерживать, этих индивидуумов следует держать в определенных границах и наказывать, когда они их переступают.

И преступники тоже это знают! И они не имеют к нам претензий. Они повторяют:

– Вы делаете свое дело.

А что они думают о нашей профессии, я предпочитаю не знать.

Разве удивительно, что после двадцати пяти – тридцати лет службы наша походка становится тяжелой, а взгляд еще тяжелее? А иногда в нем появляется пустота.

– Неужели вам не противно?

Нет! Уж точно не противно! Вероятно, благодаря моей профессии я обзавелся прочным запасом оптимизма.

Перефразируя высказывание моего преподавателя закона Божьего, я бы охотно сказал: «Малые знания удаляют нас от человека, многие знания приводят нас к нему».

И именно потому, что я видел самые страшные пороки, я уверился, что они всегда уравновешиваются простым мужеством, доброй волей или смирением.

Отъявленные мерзавцы редки, и большая часть из тех, с кем я столкнулся, к несчастью, находятся вне моей досягаемости, вне нашего поля деятельности.

Что касается остальных, то я всегда старался помешать им, проследить за тем, чтобы они натворили как можно меньше зла или заплатили за то зло, которое уже кому-то причинили.

А что же дальше? Счет оплачен.

И не следует к нему возвращаться.

Глава 8 В которой речь идет о площади Вогезов, о девушке, которая собирается замуж, и о записках мадам Мегрэ

– В сущности, – сказала Луиза, – я не вижу большой разницы.

Когда моя жена читает то, что я написал, я всегда испытываю смутное беспокойство и заранее готовлю ответы на возможные замечания с ее стороны.

– Разницы между чем и чем?

– Между тем, что пишешь ты, и тем, что пишет Сименон.

– А!

– Возможно, мне не следовало озвучивать свое мнение.

– Нет, что ты! Что ты!

Тем не менее если она права, то я напрасно взвалил на себя этот труд. А очень может быть, что она права, и тогда я взялся за дело не с того конца, представив все не так, как задумывал.

Или же пресловутое изречение о «подправленной» и «голой» правде не настолько парадоксально, как можно было бы подумать.

Я старался изо всех сил. Сначала многие вещи казались мне весьма существенными, многие мысли я намеревался развить, но бросил это занятие на полпути.

В моей библиотеке на полках рядами стоят тома Сименона, испещренные моими пометками. Я кропотливо вносил эти пометки синим карандашом, заранее предвкушая то удовольствие, которое я испытаю, исправляя допущенные автором ошибки. И не важно, почему он их допустил: по незнанию, из желания приукрасить рассказ или потому, что не мог набраться мужества позвонить мне, чтобы перепроверить ту или иную деталь.

Ну и зачем все это? Я бы выглядел мелочным брюзгой. В конце концов я и сам поверил, что все это не так уж и важно.

Больше всего меня раздражала привычка писателя смешивать даты, помещать более позднее расследование в начало моей карьеры или, наоборот, превращать моих инспекторов в желторотых новичков, в то время как они уже стали солидными отцами семейства.

У меня даже возникло намерение – признаюсь, впоследствии я от него отказался – при помощи тетради с газетными вырезками, так бережно собираемыми моей женой, восстановить точную хронологию самых важных дел, в расследовании которых я принимал участие.

– Почему бы и нет? – ответил Сименон. – Превосходная идея. Эти исправления можно внести в мои книги при переиздании.

И добавил без малейшей иронии: