Записки Мегрэ. Первое дело Мегрэ. Петерс Латыш

– Только, дружище Мегрэ, вам придется быть настолько любезным, чтобы проделать всю эту работу самому, так как я никогда не наберусь мужества перечитать собственные романы.

Итак, я сказал все, что намеревался сказать. И пусть я сделал это неумело, мои коллеги меня поймут – как и все те, кто в той или иной степени разбирается в профессии полицейского. А ведь я и хотел поговорить в основном не о себе, а о нашей профессии.

И все же, надо полагать, я упустил нечто важное. Я слышу, как моя жена осторожно приоткрывает дверь столовой, где я работаю, и входит на цыпочках.

Прежде чем снова уйти столь же тихо, как и вошла, она кладет на стол маленький клочок бумаги с карандашной надписью. Я читаю:

«Площадь Вогезов».

Не могу удержаться от довольной улыбки, потому что эта записка доказывает, что ей тоже хотелось бы исправить некоторые пункты в книгах Сименона (по крайней мере один), и по той же причине, по которой это делаю я: из любви к точности, а быть может, из верности.

Луиза верна нашей квартире на бульваре Ришар-Ленуар, которой мы никогда не изменяли и которую мы сохранили по сей день, хотя приезжаем сюда редко, поскольку живем за городом.

В некоторых книгах Сименон переселил нас на площадь Вогезов, не предоставив разумного объяснения.

Следовательно, я исполняю поручение жены. Это правда, в течение нескольких месяцев мы жили на площади Вогезов. Но это была не наша квартира.

В тот год домовладелец наконец-то решился на ремонт, в котором здание нуждалось уже давно. Рабочие установили вдоль фасада леса, закрывшие окна. Другие рабочие принялись сверлить стены и полы, чтобы провести центральное отопление. Нам обещали, что ремонт продлится не более трех недель. Прошло две недели, а дело не сдвинулось с мертвой точки, и, как назло, в это время рабочие объявили забастовку, срок которой невозможно было предугадать.

Сименон уезжал в Африку, где он должен был провести около года.

– Почему бы до окончания ремонта вам не пожить в моей квартире на площади Вогезов?

Итак, мы переехали на площадь Вогезов, в дом 21, если быть точным, но это никоим образом нельзя рассматривать как измену нашему старому доброму бульвару.

Однажды, тоже без предупреждения, Сименон отправил меня на пенсию, хотя в то время впереди у меня оставался еще не один год службы.

Мы только что купили дом в Мён-сюр-Луар и проводили там выходные, когда я не дежурил. Писатель приехал нас навестить. Окружающий вид настолько очаровал его, что в следующей книге романист предвосхитил события, самым наглым образом состарив меня, и поселил в деревне.

– Это немного изменит атмосферу, – заявил мне Сименон, когда я возмутился. – Набережная Орфевр начала мне надоедать.

Читатель простит мне, что я выделил эту фразу, которая показалась мне невероятной.

Это ему, видите ли, стала надоедать набережная Орфевр, мой кабинет, моя ежедневная работа в криминальной полиции!

Что впоследствии не помешало Сименону – и, вероятно, не помешает в будущем – вновь рассказывать о моих полицейских расследованиях, жонглируя датами и превращая меня то в шестидесятилетнего старика, то в сорокапятилетнего мужчину.

Моя жена снова появилась в столовой. В загородном доме у меня нет кабинета, я не вижу в этом надобности. Когда мне случается работать, я устраиваюсь в столовой, а Луиза хлопочет на кухне, ведь ей это нравится. Я смотрю на мадам Мегрэ, думая, что она хочет мне что-то сказать. Но в ее дрожащей руке зажата еще одна записка, которую она робко кладет передо мной.

На сей раз это список. Подобные списки она пишет мне на страницах, вырванных из блокнота, который я ей принес.

Она вспомнила моего племянника, и я понимаю почему. Речь идет о сыне ее сестры. Однажды, когда в душе юноши полыхал священный огонь, я привел его в полицию.

Сименон не раз упоминал о нем, а затем парень совершенно неожиданно исчез из его книг, поэтому я догадался, что смущало Луизу. Она решила, что некоторым читателям это может показаться двусмысленным и они подумают, что ее племянник наделал каких-то глупостей.

На самом деле все просто. Молодой человек не проявил блестящих способностей, его надежды не оправдались, поэтому он с радостью принял предложение своего тестя, владевшего крупной мыловарней в Марселе, и стал работать на его заводе.

Следующим в списке стояло имя Торранс, толстяк Торранс (я припоминаю, что Сименон убил его вместо совершенно другого инспектора, который действительно погиб прямо у меня на глазах в одном из отелей на Елисейских Полях).

У Торранса не было тестя-мыловара. Зато он отличался редким жизнелюбием и предприимчивостью, а комбинация этих качеств мало совместима с жизнью обычного служащего.

Он ушел из полиции и основал частное сыскное агентство, причем очень серьезное агентство. Я подчеркиваю данный факт, потому что не многим удается организовать действительно хорошую частную сыскную службу. Он еще долго приходил на набережную Орфевр: попросить о помощи, навести кое-какие справки или просто подышать воздухом родного ведомства.