Записки молодого человека

Ночью мы с Мержановым зашли к члену Военного совета фронта Шаманину. У него оказались какие-то служебные счеты с Андреем Семеновичем Никола­евым, который сейчас по-прежнему был членом Во­енного совета 51-й армии, Я имел несчастье радост­но отозваться об этом прекрасном человеке, и Шаманин немедленно начал его честить. Оказывается, когда-то он был подчиненным у Николаева, а ляг­нуть ногой свое бывшее начальство — большая ра­дость для всякого недоброго человека. Шаманин долго и дурно ругал Николаева; он сидел, а мы с Мержановым стояли перед иим. Беседа продолжа­лась около двух часов, а мы все стояли и стояли.

Я всегда считал своим долгом в подобных случаях прежде всего помнить, что я человек, одетый в во­енную форму, а потом уже писатель. Раз начальство не предлагает сесть, стало быть, надо стоять. Но на этот раз, когда такое состояние продолжалось поч­ти два часа, я под конец смотрел на Шаманина уже с любопытством: додумается он все-таки посадить нас или не додумается? Он так и не додумался. Ес­ли он сознательно хотел этим поставить на свое место корреспондентов — еще так-сяк! Гораздо хуже, если он сделал это просто так, нечаянно — тогда это значило, что он так поступает со всеми.

Этой же ночью мою статью показали Козлову. Он прочел ее, сказал, что в ней, в общем, правильно от­ражены события, но нужно еще посоветоваться с начальником штаба. Поздней ночью я побывал у начальника штаба. Он тоже прочел статью и не имел возражений, но сказал, что надо посоветоваться с моряками.

Представителем моряков в штабе фронта был по­жилой вице-адмирал из старых морских офицеров, человек очень высокого роста, стриженный ежиком и своим видом напомнивший мне фотографии вре­мен первой мировой войны.

Вице-адмирал сидел на диване напротив меня, подперев голову рукой, и смотрел статью, полузак­рыв веки. Казалось, что он спит. О том, что он чита­ет, свидетельствовала только его рука, мерно пере­вертывавшая страницы. Наконец он поднял на меня усталые глаза, с полминуты разглядывал меня, как какую-то непонятно зачем к нему попавшую букаш­ку, и, сказав равнодушным голосом: "Я возражений не имею",— поднялся и ушел.

Ночью статья была снова отдана адъютанту Козло­ва, и мы с Мержановым остались ночевать в штабе на диванах.

С утра опять шла метель, самолеты опять не лете­ли. А между тем было уже третье число, Тогда мы решили изменить свой план и двухчасовым поездом двинуться в Новороссийск, чтобы оттуда добирать­ся до Крыма морем. В Керчь или в Феодосию — в зависимости от того, куда пойдет ближайший корабль.

Утро ушло на ожидание того, когда Козлов даст "добро" и можно будет отправить статью. Это про­изошло за двадцать минут до нашего отъезда, и я уже в последний момент попросил других коррес­пондентов, в порядке товарищеского одолжения, передать ее по телеграфу. В Москву статья попала, но по ряду причин в газете не пошла. Впрочем, может, и к лучшему, что эта статья, повествовавшая об операции, начавшейся столь блестяще и кончив­шейся столь плачевно, так и не появилась в печати.

Мы добрались до вокзала по заваленным снегом краснодарским улицам и сели в поезд дачного типа, который через шесть часов довез нас до Новорос­сийска. Мы шли в темноте под какими-то арками, по­том через какой-то туннель и наконец через полча­са ходьбы добрались до набережной, где в неболь­шом двухэтажном доме помещался штаб Черномор­ского флота. Я надеялся застать там знакомого мне по Одессе члена Военного совета флота Азарова, но его не было, и пришлось обратиться к комиссару тыла, который посетовал, что, прибудь мы всего на полчаса раньше, мы бы еще поспели на крейсер "Красный Кавказ", который ровно две минуты назад — комиссар тыла при этом посмотрел на ча­сы — отвалил от стенки и пошел в Феодосию.

Не очень-то доверяя такой слишком уж картин­ной точности, я попросил комиссара все же позвонить в порт — может, крейсер еще не отвалил. Он ответил, что во флоте точность — это действительно точность. Но я все-таки попросил его еще раз поз­вонить.

Когда он позвонил, выяснилось, что крейсер еще здесь, но должен отвалить с минуты на минуту. Мы взяли у комиссара записку и, как угорелые выскочив нз штаба, в сопровождении краснофлотца понеслись по набережной на дальний причал, у которого стоял крейсер. Все причалы были полны судов. Стояла мо­розная погода, и шел снег. Над морем и над набе­режной курился густой белый пар.

Гулко шагали краснофлотские патрули. Минут через двадцать бе­га мы добрались до крейсера, который еще и не ду­мал отваливать. На него догружали орудия, ящики с боеприпасами, автомашины и многое другое. Кроме грузов, на крейсере шли в Крым штабные работники 44-й армии, командование которой уже находилось в Феодосии.

Моряки по зимнему времени имели на крейсере не столь щеголеватый вид, как обычно. Оии ходили в полушубках, отличаясь только своими черными морскими шапками.

Прошел еще час, прежде чем мы отвалили. Двое моряков рассказывали о первом дне высадки, но мне так хотелось спать, что я не выдержал и заснул.