Записки молодого специалиста

– Да, да, спасибо большое.

– Ну, ладно, еще увидимся. Здесь все видятся. – Она почему-то громко засмеялась и села в авто «Победа».

Я побрел с чемоданищем искать четвертый переулок. Конечно, нашел.

Все получилось как-то хорошо. Показали койку в комнате.

И дальше – я провалился. В сон без тревог и волнений, огорчений, зависти и обид, ревности, любви и покоя. В общем, крепкий сон молодого человека, который сутки не спал и тащил по Курильской ненужный тяжеленный чемодан. И кроме этого, ничем еще отягощен не был.

Да не тут-то было. Меня кто-то начал хлопать по плечу. Слышался смех, и меня снова трясли. Не сильно, но настойчиво. Глаза пришлось открыть. На меня смотрело большое, широкое, с хорошо поставленными глазами лицо уже немного выпившего молодого человека. Ну, может, на год-два постарше. Лицо излучало доброжелательность. Ах, как этого выражения не хватает нам, советским.

– С приездом в славный Южный. Наконец у меня сосед появился. А то один, да один – выпить чаю не с кем, – и парень снова радостно засмеялся. – Я – Толян. А ты как зовешься?

Я назвался, сказал, что приехал из Москвы в систему рыбоохраны, то есть Сахрыбвода.

– Понятно. Это хорошо, что из центра не боятся сюда ехать. Все ж таки культуру несут люди, а из Москвы она, эта культура, прививается вдвойне. Гляди, и не побоялся. Комсомолец? – неожиданно спросил Анатолий, впоследствии все время – Толян.

– Да, конечно, а че?

– Да это прекрасно! Я – штурман СРТМа[2], и из Калининграда. Окончил мореходку, и вот заслали сюда. Да я не в расстройстве, я уже секретарь комсомольской группы траулеров.

Он вдруг перешел на шепот и тихонько почему-то сказал:

– Я вообще планирую перейти на комсомольскую и потом партийную работу полностью. Ты на промысел еще не ходил? Вот-вот, и не ходи. Особенно на наших, средних. Уловы хорошие, заработок неплох, а условия – легче сдохнуть. В общем, ты в трусах, давай по маленькой.

Объяснять, что я не пью, что хочу спать, что занимаюсь спортом, – все оказалось бесполезно.

Анатолий был не назойлив, не гундел: «Ты меня уважаешь?» – он просто был весел и уже налил две кружки. Половинки. О ужас, все тот же портвейн.

Эх, Ананыча бы сюда. Ну да ладно, хлопнули. Далее Толя быстро взял со спинки стула мои нарядные брюки (мама купила, Австрия), ловко их померил и заявил:

– Я счас на танцы. Брючата будь-будь, ночью верну. Еще будешь спать, не удивляйся, если я приду да шумну. Это коли женский пол придет. Это возможно, я их приглашаю, как на комсомольское мероприятие. Девицы хорошие, из оргнабора.

– Это че такое, оргнабор? – Я начал просыпаться.

– Да это на путину из деревень российских девчонок берут на переработку, фасовку, укладку и утруску, – и Толян снова захохотал. – Девчата хорошие, наши, комсомолки даже есть, кстати, имей в виду, трепак гуляет среди оргнабора, как насморк. Будь осторожный. Презики на остров завезти забыли. Если будут тебе посылку посылать, проси парашютов побольше.

Я ужаснулся. Представил, как маме напишу про такой заказ. Хорошенькое начало дальневосточной жизни, что и говорить.

Кстати, на самом деле средства предохранения производства «Резинтреста» отдел Совмина СССР, ведающий распределением всего, от валенок до презервативов, забыл учесть остров Сахалин. Поэтому рождаемость на острове была заоблачная, и иногда на кухнях у рачительных хозяек можно было видеть веревочки, на которых вместе с пеленочками и штанишками висели вымытые презервативы. Сушились. Кто сказал, что они разового действия?

Я вновь провалился в сон, понимая, что мои австрийские парадные брюки сейчас тискают каких-то комсомолок из оргнабора и вернутся ли к хозяину – вопрос. Может, и вернутся, но уже отягощенные этим самым трепаком. Сделалось как-то тревожно, но не очень. Хотелось спать.

* * *

Теперь немного о городе. Он был небольшой, деревянный. Стояли в зелени симпатичные японские домики. Уже активно их вытесняли бараки. Вытесняли по причине исчезновения этих домиков. Они горели. Так как сделаны были, естественно, японцами очень изящные, из хорошего полированного дерева. Для теплоты – изнутри обклеенные промасленной бумагой. Печек в домах этих не предусматривалось. Обогревание шло по трубам, которые проходили под полом. Зимой вся японская семья собиралась в одной комнате, ноги грели эти самые трубы, а японские люди пили чай зеленый или, что чаще, горячую саке[3]. И всем, очевидно, было тепло, уютно и счастливо.

Но после 1945 года народ японский был выселен и замещен россиянами, и домикам, в которых так хорошо вспоминалась ария из «Баттерфляй», мол, «кто идет, кто идет, Судзуки, угадай…», пришел конец. Они начали гореть. Быстро и сразу, потому что дерево смоленое, бумага промасленная, а жильцы дома – идиоты. Ибо сразу стали в домиках ставить печки или буржуйки. Что давало, конечно, хороший обогрев, но и пожароопасность увеличилась в разы.