Записки молодого специалиста

– Скоро баржа придет, опоздаю, кукуй несколько дней на твоем Сладком. А у меня дел невпроворот, еще членские взносы с рыбаков не собрала.

Валя скоро оделась, еще раз внимательно меня оглядела и неожиданно спросила:

– Скажи честно, Маркел, презервативы есть?

Я почему-то не удивился.

– Конечно, какой же я таежник без презерватива, – и из нагрудного кармана куртки достал заветную коробку спичек, хранящуюся в этом самом.

– Ох, ну не свинство ли, – закричала Валя, – мы здесь задыхаемся без предметов первой необходимости, а они, москвичи, в них спички прячут.

С этими словами она, Валя, секретарь Рыбновского райкома, сноровисто притянула меня к себе и из карманов курточки вытащила два презерватива. Спички и махорка были вытряхнуты на стол, а «предметы» тут же спрятаны в бездонные карманы ветровки.

– Ну, слава Богу, а я все думала, привез – не привез. Почти расстроилась. Все, все, бегу на баржу.

Валя поцеловала меня, да серьезно, видно, так целуются комсомольские вожди, и умчалась.

Я пошел к Ивану с женой. Иван спокойно созерцал пейзаж озера.

– Однако, какой моя работа будет? Как платить будешь? И согласен ли – моя баба с нами будет?

Я со всем согласился. Оплату предложил за два месяца. Обрисовал схему работы. Делаем разрезы озера, каждый разрез – пять-восемь станций.

– А, моя хорошо понимай. Твоя – лови в воде, моя – греби. Вечером – в чум, едим, однако, и спим. Платить за два месяца двести пятьдесят рублей.

Тут он переговорил с женой Наташей и добавил:

– Когда конец будет – еще два тюбика чая, а?

Я согласился. Договорились, пока ночую в Озерках, меня принимает сам Сельяныч, а Иван будет каждое утро на лодке приплывать и – вперед.

На самом деле, работа пошла. Шли разрезы, станции, брались желудки местных рыб на предмет питания. Кажется, Иван был доволен. Да и я – тоже. Работа ладилась, я уже составил план отчета. И погода была на редкость хороша. Ветерок, но не сильный. Волнения – почти никакого.

Я ночевал у Елизара Силуяновича в «зале», в уголке. Мне в виде матраца был выдан тулуп, а так как я целый день был на озере, где и ветер, и солнце, и дождь, и ловля сазана, –

все это действовало на мой городской организм очень положительно. То есть, я пил чай и тут же укладывался в свой уголок.

– Ну вот, – бормотал Сильяныч, – как у нас в зоне – вохры пруд пруди, а вечером чаю выпить не с кем.

Под это бормотанье я сладко засыпал. До утра!

Утром со мной молочницы здоровались. Вроде бы доброжелательно. Хотя приняли меня не очень тепло.

Елизар Силуянович уговаривал Нюру. Нюра – в крик.

– Да, спасибочки. Нет, нет, и денег не надо. Ты мне, Сильяныч, подсунул в позапрошлом этого, что песни нивхские собирает. И че? Вон он, с мамкой моей сидит, последствие твоих нивхских песен. Уже второй годок пошел.

Все стали смеяться. Да и Нюра особо не сердилась. Видно, ваньку валяла. Но на постой не взяла. Так я пока перекантовывался в зале у Сильяныча.

Но не жалел. Ибо, во-первых, Елизар Силуянович, оказалось, любил вечером гонять чаи. И его жена Луиза, эстонской национальности, тоже.

Хошь не хошь, а и мне приходилось принимать в этих посиделках участие.

Таким образом, весь чай, который я берег для нивхской семьи Ивана, я спалил. Ну и пусть, ибо окунулся в такие информационные залежи советской жизни, что впору писать новый краткий курс ВКП(б).

К этому времени, к 1956 году, сложилась в СССР ситуация вот какая. Новый вождь, Хрущев, прочел доклад о перегибах. Мы его слушали в институте. А здесь, в Богом забытом поселке, оказалось, живут практически все, кроме меня, «участники» этого побоища народа, которое устроил Вождь всех.

Кстати, при активном участии того же Хрущева, Молотова, Микояна, Кагановича и прочих. (Только один Микоян сказал как-то практически официально: «Все мы в то время были мерзавцами».)

Так вот, оказалось, Елизар Силуянович – репрессированный и нынче – реабилитирован. Его жена, Лиза (Луиза Пянтинен), вовсе эстонка с финскими корнями. Была в 1940 году выслана в Хабаровский край. И в результате оказалась в этих Озерках. Как она сама говорит: «Мы здесь на выселках жизни. Но тихо, никто не нукает и ничего плохого не сделает. Уже все сделали. А если нас начнут здесь еще мучить, то упьем. А, Сильян?»

Сильяныч наливал очередную чашку, улыбался, пивал.

– Конечно, влегкую мочкануть – закопать, ха-ха-ха[7].

Говор его иногда был необычный. Лиза мне говорила:

– Не удивляйся, малой, это у него от лагерей осталось, не скоро уйдет. Та здесь не отучиться. Говорить-то можно только с коровками. Остальные все сослатые, пытанные, в общем, куклимы четырехугольной губернии[8].

Я бросился записывать. У меня уже был дневник официальный, по моим станциям – разрезам. И блокнотик с нивхскими словами. Я их выучил. И еще я начал записывать свои «глубокомысленные» впечатления. Хорошо, что все это благополучно потерял. Жалко только, говор Сильяныча почти пропал. Но кое-что запомнил.

И еще. Довольно часто Сильяныч брал гитару. Лиза смеялась.

– Это он для тепя делает. Любит свои каторжанские песни делать, когда кто посторонний. Артист, ей-Боху.