Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год

Монастырь сей почитается из богатейших в Европе, построен в горах в расстоянии от Палермо в 12 верстах. Товарищи мои, бывшие в нем, рассказывали много хорошего; но жаловались на дурной прием. Сему была причина, они ошиблись в выборе провожатого, точно так, как я в бароне. Казначей монастыря чрез несколько дней посетил фрегат, объяснил причину прежнего холодного приема и просил сделать монастырю честь вторичным посещением, назначил день и прислал для сопровождения нас одного из своих собратий, монаха умного, веселого и говорившего по-французски и по-английски. Мы отправились в четырех наемных, весьма красивых колясках. Дорога чрез равнину, окружающую Палермо, шла между садов. Приблизившись к горам, столь величественно равнину облегающим, вдруг все предметы переменились. Излучистая битая дорога шла на крутую гору и между скал от часу становилась страшнее и затруднительнее; по одну сторону был высокий утес, по другую пропасть. Лошади часто останавливались и отдых не укреплял их сил, мы шли пешком, скинувши кафтаны, и чрезмерно устали, наконец вдали открылось великолепное здание, оно скоро опять скрылось и с ним трудная дорога переменилась в ровное как пол шоссе; мы въехали в широкую алею, которая привела нас к стенам монастыря.

Колокольчик зазвенел, железные решетчатые ворота на тяжелых вереях скрыпнули, отворились, монах, распрысканный духами, с благородной осанкой, встретил нас поклоном и просил оставить наши шпаги у привратника; в утешение наше он прибавил, что сам король делает то же[95]. Вошед на обширный, усыпанный песком двор, мы увидели длинный фасад монастыря, у которого фронтон и портик, лежащие на стройной колоннаде, делали его похожим более на царский чертог, нежели на скромное жилище. В сенях, ведущих к парадной лестнице, представляется взору монумент Св. Мартына. Конная статуя в сарацинской военной одежде, поставленная на камне, подобном подножию статуи Петра Великого, изображает святого Мартына, раздирающего свою мантию; подле него бежит нищий и принимает половину оной. Конь, святой и нищий хладны как мрамор, из которого они сделаны; в монументе нет искусства, отделка очень посредственна. Столь огромный монумент в сенях, отнимая вид у себя и у оных, совершенно не соответствует красоте лестницы. В самых сенях встретили нас несколько монахов. По белой мраморной парадной лестнице, прикасаясь рукой к агатовым перилам, прошли мы к огромным дверям, они пред нами раскрылись, и мы вошли в длинную и высокую залу. Мраморный паркет, плафон раскрашенный, широкие карнизы и чрезвычайный свет, отражаемый от белизны мраморных стен, дают великое понятие о богатстве монастыря сего. Проходя потом длинным коридором, пересеченным накрест другим, где выставлены были портреты кардиналов, святых мужей и настоятелей сего монастыря; попирая ногами разноцветные мраморы, вошли мы в приемную комнату. Какое великолепие! штучный пол, из зеленого, сероватого и черного мрамора составленный, порфирный камин, белые стены с розовой каймой, широкие промежутки между окон, украшенные огромными зеркалами, резная позолоченная мебель, и весь сей совокупный блеск изумил меня и в то же время возродил во мне мысль, что роскошь сия излишняя для монахов. Что же должен я сказать о том, что видел после? Согласиться, что монахи хорошо употребляют 300 000 рублей своего годового дохода.

Пред диваном, на котором мы посажены были, вдруг отворяются настежь множество дверей, одна за другой; в приемную вбегает малого роста монах в длинной шелковой мантии и четвероугольной шапочке; за ним вдали, с поникшим взором шли попарно человек 30 тучных румяных монахов. Он, не дожидая нашего приветствия, насказал нам тысячу вежливостей, садился, вставал, обращался с разговором то к тому, то к другому, весьма живо и ловко переменял все положения тела; потом жаловался, что уже дня три стоит дурная погода, что он не может сносить холода, и думает, что он в России замерз бы при первом утреннике, потом божился и уверял нас, что это есть редкая нечаянность, случившаяся с палермским климатом; наконец, переменив и понизив свой голос, который был довольно громок, продолжал медленно: «Я уверен, что почтеннейшие господа русские удостоят разделить с нами скудную нашу трапезу». Поблагодарив за приглашение и дабы не дать ему времени начать новый разговор, один из нас просил позволения осмотреть церковь и другие достопамятности монастыря. «Все, что вам угодно; располагайте мной, приказываете; я сам бы за особенное удовольствие почел сопровождать вас; но старость моя и больные ноги тому препятствуют. Конечно, вы пожелаете, – продолжал настоятель, – прежде всего видеть нашу библиотеку; она имеет 40 000 томов и много древних рукописей. Музеумом, надеюсь, будете довольны, там приготовлена для вас нечаянность…» Тут вступил он в ученые рассуждения, разгорячился, говорил весьма красноречиво, замысловато и открыл в себе ум, обогащенный великим познаниями.