Записки натуралиста

Шагах в тридцати Тузарка останавливается на дороге, пытливо смотрит в глаза, вслушивается в интонацию моего голоса — ведь я стараюсь придать ему строгость. Прыжок в сторону, потом несколько прыжков по глубокому снегу, и Тузарка, обойдя меня, прячется за мою жену. Здесь он надеется найти защиту. А она гладит Тузарку и говорит самым обычным спокойным и тихим голосом:

— Иди-ка домой, Тузарка, нельзя с нами гулять. Ну, беги скорей!

И Тузарка неожиданно срывается с места и, положив на спину пушистый хвост, весело бежит дорожкой мимо меня до конца просеки и скрывается за ее поворотом к дому.

РЫЖИЙ ДЖЕК

С Джеком я познакомился в 1955 году на Дальнем Востоке. В эту весну мне не сиделось на одном месте. Большую часть мая я провел в низовьях реки Большой Уссурки, потом посетил Комсомольск-на-Амуре, а оттуда проехал железной дорогой к Советской Гавани и около двух недель прожил в Усть-Гуре.

В селении Усть-Гур, в домике местного охотника, где я временно поселился, мне и привелось встретиться с Джеком.

— Это нас Жека, — заявил мне сынишка хозяина, двухлетний Коля. — С папой он ходит зимой на охоту и не боится медведя.

— Нет, это мой Джек! — стараясь улыбнуться, запротестовал вал я.

— Неправда, Жека наш! — пришла на помощь Коле его старшая сестренка Любочка. — Если я скажу, он вас укусит, — продолжала она, обнимая собаку.

Но Джек, типичная дальневосточная лайка рыжей окраски, вопреки предупреждению ребят, встретил меня вполне дружелюбно. Он обнюхал мою куртку, потом сапоги и охотничий нож в чехле, висевший на поясе, и, видимо, понял, что я охотник.

После этого между нами сразу установились самые дружеские отношения. Около двух недель обследовал я тайгу по берегам беспокойной прозрачной реки Гур, проникал в соседние сопки и иной раз брал с собой лайку моего хозяина. Для рыжего Джека эти дни были настоящим праздником. Спугнет он с лежки маленького оленька — кабаргу — или найдет белку, и тогда молчаливый и угрюмый кедровник наполнится вдруг громким и задорным лаем. Люблю я, когда в лесной тишине, предупреждая охотника, лает собака. За самое сердце берут эти чудные звуки.

Однако молодая лайка оказалась настоящей зверовой собакой, меня же несравненно больше интересовали птицы. Но не в том беда, с этим можно было мириться. Был у Джека другой большой недостаток, и он частенько мешал мне при сборах коллекций. Заслышу я в тайге незнакомый крик птицы и пытаюсь выяснить, чей это голос. Держа ружье наготове, осторожно подхожу к месту, откуда исходят звуки, иной разподниму бинокль и рассматриваю перепутанные ветви дерева. Сколько нервного напряжения в этих поисках! И вдруг рядом появляется рыжая лайка. Не понимая, в чем в сущности дело, и всматриваясь туда же, куда смотрю я, она лает от нетерпения.

— Молчи, рыжий осел! — стараясь сделать злое лицо, шепотом одергиваю я молодую собаку.

Но в таких случаях назойливый Джек спешит отбежать в сторону и, следя за каждым моим движением, лает на меня издали.

— Ну погоди, рыжий!.. Не возьму больше тебя на охоту, — грожу я кулаком Джеку.

И верно, зачем я буду брать эту собаку, если она мне мешает охотиться? Я стал брать Джека только в тех случаях, когда он не мог помешать мне своим лаем, а чаще просто оставлял его на цепи, уходя утром из дому. Не нравилось это рыжему Джеку. Когда с ружьем за плечами я скрывался на окраине поселка, он закатывал невероятный концерт, от которого болели уши даже у самого спокойного человека.

Как-то в раннее летнее утро, незадолго до окончания полевых исследований на реке Гур, я направился в соседнюю тайгу, чтобы добыть для своей коллекции одну неизвестную для меня птичку. Ни разу не видел я незнакомку, но при посещении глухих участков тайги неизменно слышал ее голос. Короткая, несложная песенка, как загадка, звучала где-то в темно-зеленых вершинах кедровника, но самого певца не было видно. Осторожно приближался я к кедрам, откуда исходили знакомые звуки, и подолгу простаивал на одном месте, стараясь всеми силами сохранить полную непод-. вижность и тишину. Дорого давались такие минуты. Множество комаров, издавая назойливый звон, наполняли воздух над неподвижно стоящим охотником, впивались в шею, лезли в глаза и уши. Вот и сегодня я упорно продолжал стоять под большим кедром, ладонью осторожно давил на своем лице массу крылатых мучителей, но не спускал глаз с того места, где с небольшими интервалами пела незнакомая птичка. Я слышал, как монотонно тикают часы в кармане, как напряженно стучит мое сердце, как звучит простая песенка незнакомой птички. Медленно, бесконечно тянется время.

«Джиу-джи, джиу-джи», — вдруг слышу я другой голос, и от этого громкого звука замирает сердце: это кричит кукушка. И, забыв о пении неизвестной птички, я пытаюсь отыскать в чаще леса знакомую мне кукушку.

«Джиу-джи, джиу-джи, джиу-джи», — повторяет она где-то там, на самых вершинах высоких кедров. Крик нарастает, становится громче. Но вот он оборвался. Мертвая тишина воцаряется в темной тайге. И опять я слышу тиканье часов в кармане да работу своего сердца.