Записки натуралиста

Десятки раз я вспоминал журавля-инвалида, представлял себе, как он, не имея возможности подняться в воздух, чтобы присоединиться к вольным собратьям, громкими криками провожал пролетные журавлиные стаи. И когда этот призыв достигал стаи, журавли отвечали дружными криками и, поджидая птицу, описывали в воздухе широкие круги. Но журавль-инвалид не мог взлететь, и стая, все еще призывая собрата, выстраивалась в угол и продолжала свой путь.

Мучительная жалость к птице калеке наполняла мое сердце. Мне казалось, что журавли как-то особенно тяжело переносят потерю свободы, и, не желая быть виновником или даже свидетелем страдания птицы, я решил никогда не заводить журавля, Но я был мальчуганом-подростком, старался казаться грубым, стыдился своего чувства и тщательно скрывал его от близких.

— Хочешь, подарю тебе живого журавленка? — однажды возвратившись домой, спросил меня отец.

— Не хочу, — наотрез отказался я, и этим отказом поставил его в тупик.

— Не хочешь иметь журавленка? Ничего не понимаю, — продолжал он. — Ведь журавлята замечательно привязываются к человеку, как собака. Он будет совсем ручным.

Отец хорошо знал, что всякая живность для меня всегда была самым лучшим, самым дорогим подарком, и вдруг такой нелепый отказ. В чем дело? Моя выходка, как мне казалось, его обидела.

— Значит, журавленка не брать? — на следующее утро вновь спросил отец и, получив отрицательный ответ, больше уже не возвращался к этому вопросу.

Спустя некоторое время я узнал, что пойманный охотником журавленок был куплен нашим знакомым — железнодорожным врачом, помещен в конюшню ив дальнейшем случайно убит лошадью.

Позднее мне представлялись и другие случаи завести эту птицу, но я не хотел изменять своего решения.

Наверное, лет десять прошло с тех пор, как я отказался от журавленка. За это время наша семья переехала сначала в Иркутск, потом на Украину и поселилась в маленьким Городке на берегу Днепра.

В тот период я особенно увлекался охотой и большую часть свободного времени проводил с ружьем то в днепровских плавнях за утками, то в степях за зайцами и куропатками. Быть может, потому, что это давно прошло, или потому, что я был молод, эта пора моей жизни никогда не изгладится из моей памяти — чудное было время. Я люблю природу Украины. Люблю ее деревеньки с утопающими в зелени белыми хатками, необъятную ширь степей, окруженные вербами ставки, где по вечерам, как исступленные, поют соловьи и квакают лягушки. Душистый воздух, яркое солнце, южное, синее небо — все здесь бесконечно мило и дорого моему сердцу.

Как-то в августе я возвращался с охоты степной дорогой. Было уже очень поздно, когда дорога вывела меня к небольшой деревеньке. Мне we хотелось ночью будоражить деревенских собак, и я, свернув с дороги, пошел в обход, целиной. Надо сказать, что в те годы я не жалел своих ног и, предпринимая большие переходы, часто приводил их в плачевное состояние. Стертые ноги не давали мне покоя, и я решил переобуться. Но, покончив с этим, я не пошел дальше, а разлегся на траве, вслушиваясь в доносившиеся звуки. Кругом в пожелтевшей траве сонно трещали сверчки, где-то далеко, вероятно у куреня на бахче, лаяла собака, из деревеньки неслась украинская песня:

Ты не лякайся, що нас кто пидслухает, Тыхо, ни витру, ни хмар.

Ничинька-матонька сном всих окутала И не шелохне в гаю, — негромко пел молодой голос. Эти звуки сливались с шорохами и гомоном бесчисленных ночных насекомых и, казалось, вместе с теплом нагретой за день земли поднимались все выше и выше к звездному небу. И хотя в песне, в трескотне сверчков не было ничего особенного, я никак не мог оторваться от этой своеобразной музыки — лежал и слушал.

Вдруг откуда-то поблизости донесся тихий журавлиный голос. Обычно так переговариваются журавли, ночуя в степи. Я застыл на месте. Несколько секунд спустя, производя крыльями неясный шорох, в двадцати шагах от меня опустилась стая журавлей-красавок. Видимо, возбужденные полетом, птицы сначала негромко «переговаривались» между собой, отряхивали и приводили в порядок оперение, а затем одна за другой укладывали голову на спину и затихали. Только один журавль продолжал бодрствовать и, медленно расхаживая поодаль от спящей стаи, всматривался в окружающую степь.

Стараясь не потревожить птиц, я лежал неподвижно. Но сторожевой журавль случайно несколько приблизился ко мне и вдруг остановился. Видимо, непонятный предмет, лежащий в степи, вызвал его недоверие. Не решаясь двигаться дальше, он, насколько было возможно, вытянул шею и, желая рассмотреть меня, поворачивал голову. Наверное, я все-таки шелохнулся или, быть может, громко вздохнул. Так или иначе, но в следующее мгновение птица поняла, что опасность рядом. Не спуская с меня глаз и потому спотыкаясь о стебли бурьяна, сторожевой журавль как-то боком быстро зашагал в сторону. «Керрии», — прорезал темноту невыносимо резкий в тишине крик, и по этому сигналу все кочующие птицы взлетели в воздух и, уже громко перекликаясь: «крри-крру-крру-крру», пытались собраться в стаю в ночном небе.