Записки нечаянного богача – 3

Я задрал голову к зябкому равнодушному небу и взвыл. Но это был не вой запуганного и загнанного зверя. Он словно собирал силу из остывшего вязкого воздуха старого кладбища, возвещая о торжестве жизни этим, давно забывшим о ней, местам. Через полмига к моему вою присоединился второй — Лорд тоже молчать не стал. Головин моргнул и потёр лоб левой рукой.

— Скулите-скулите, серые. Заповедан для вас этот берег. Давно всех ваших тут повывели, негде теперь, не-е-егде жить вам, собаки лесные! И не придёт к тебе никто, дурень! Что один делать будешь? — с дурным, каким-то булькающим смехом спросил старик.

— Зубами тебя загрызу, сука пожилая, — спокойно ответил фаталист. И скептик. И я.

— Ой ли? Подавишься, стервь серая, дедушку кусать. Дедушка ста-а-арый, много ваших под лёд да под землю спустил. До-о-очиста, до косточек объеденных, — хотелось сказать, что его захлестнуло безумие. Но это всей картины не отображало. Он сам был им. Воплощённым и концентрированным.

— Матушка Гореслава эту землицу нам, верным людям оставила, и нету хода сюда серым тварям! — взвизгнул он, начиная раскачиваться. А я подумал о том, что шансы всё ещё оставались.

— А чёрным есть? — звонкий голос раздался неожиданно из-за спины Ланевского.

Мила бесстрашно вышла, отодвинув руку Серёги в сторону. Уперла кулачки в пояс. Притопнула красным каблучком по траве. И стала раскручиваться, будто дервиш, напевая таким звенящим весёлым голосом, какого эта земля и деревья совершенно точно не слышали никогда: «Ляцiць воран, воран маладзенькi, / Цераз зелен сад. / А у садзе размауляюць / Дзеука i казак».

С первыми нотами старой песни где-то вдали со стороны входа на кладбище раздалось яростное карканье. Из-за Полоты донёсся в ответ хриплый волчий вой. Дед вздрогнул и раскинул в стороны руки. Полы его засаленного пальто разошлись, под ними оказалась чёрная, лоснящаяся жилетка, поверх которой висело странное украшение — несколько десятков золотых и серебряных перстней и колец, на мужскую и женскую руки. Нанизанных на шнурок, сплетённый из жил. И я готов был поручиться — человеческих.

Вороны налетали на замершую фигуру отовсюду, но совершенно молча. Словно на подлёте ещё переговаривались, а едва завидев цель — обрывали связь и срывались в самоубийственное пике, норовя найти глаза или хотя бы голую кожу. Клювы и когти черных птиц были страшным оружием.

Мы с Серёгой рванули к лодке, стоило только первому ворону прочертить кровавую борозду на щеке жуткого деда. Он подхватил в охапку Милу, что ещё продолжала кружиться, притопывая каблучками, но тоже уже молча. Я сбил подсечкой и зацепил подмышки замершего столбом Тёму, каким-то чудом подтащил его и перевалил через зелёный борт, ещё не полностью надутый. Но на перфекционизм времени не было совсем. Зацепив за уключины и фал вдоль бортов, с надсадным рыком мы дёрнули кораблик с грузом к воде и сами не поняли, как оказались внутри. Лопасти вёсел в руках слились в серебристые круги, будто мы не гребли, а шли на двух моторах. Десять или чуть больше метров Полоты перелетели вмиг, опомнившись только тогда, когда заметили, что грести уже не получается — под нами земля.

Лорд на руках вынес Милу и бережно усадил под большой ивой, которых тут, вдоль берега, росло много, вернулся и помог мне с Головиным. Тот по-прежнему был словно деревянный, как фанерная фигура кинозвезды на пляже, с которыми так любят фотографироваться на морях дети и приезжие из дальних краёв. Его положили возле Вороны, начавшей, кажется, приходить в себя.

За рекой творилось побоище. Мерзкий старик выдернул прут из ближайшей ограды и с хриплым визгом колотил по нападавшим птицам. Чёрные тела отлетали, будто тряпки или чернильные кляксы, падая на кладбищенскую землю. Он скакал по ним ногами, давя и топча, добивая арматуриной, хохоча так, что дыхание перехватывало. Казалось, я слышал, как трещат под его сапогом и валенком хрупкие лёгкие кости крылатых спасителей, и видел, как разлетаются вокруг изуродованных тушек кровавые брызги. Хотя нет. Не казалось.

Ланевский за спиной шептал на ухо плачущей Миле, ласково и успокаивающе. Мне в правую руку уткнулось что-то мокрое и холодное. Я с трудом отвёл взгляд от жуткого месива за рекой и посмотрел вниз. Чёрный волк, крупный, матёрый, с сединой на морде, смотрел на меня жёлто-оранжевыми глазами. Я положил ладонь ему между ушей, выдохнув хрипло:

— Спасибо, что пришёл.

Он не дёрнулся и не отшатнулся. Просто повёл носом и уставился на противоположный берег, где остатки вороньей стаи улетали на восток, спася нас чудовищной ценой. Площадка, на которой мы разложились надувать лодку, была вся покрыта чёрными телами с раскинутыми в стороны изломанными крыльями. Я покосился за спину — два волка помоложе сидели возле Головина, ещё четверо были около ничего не замечавших вокруг Лорда и Милы: двое замерли чуть выше на берегу, и по одному улеглось на траве по обе стороны от пары. И тут мне прилетел подзатыльник, не особенно болезненный, но ощутимый, в сопровождении сурового гула: