Записки неримского папы

В отеле у нас – полупансион (бесплатно завтрак и ужин). Обед – за деньги. После очередного обеда нам приносят счет. Обедали трое взрослых и Артем. Счет – за четверых взрослых. Я начинаю объяснять зарубежному официанту, что здесь, видимо, ошибка и показываю пальцем на сына. Он сидит рядом на детском стульчике. И тут малыш, наблюдая за моими жалкими интеллигентскими попытками восстановить справедливость, решает мне помочь. Артем внезапно разыгрывает один из своих фирменных перформансов «уход в несознанку». Карапуз начинает отчаянно мотать головой из стороны в сторону, так что вокруг него возникает зона турбулентности. Параллельно он размахивает руками перед своим лицом, как армянин в бешенстве. Также добавляет постановочные наигранные стоны.

Я уверен, проблема и без этого бы решилась. Но с этим она решилась как-то уж совсем комично. Потому что официант зачем-то стал оправдываться не передо мной, а перед Артемом. Естественно, по-английски. Он наклонился к нему и на полном серьезе принялся объяснять полуторагодовалому шкету, что это досадная ошибка и все сейчас же поправят. С этими словами официант разорвал неверный чек перед лицом Артема и положил ему на столик. Удовлетворенный Артем едва заметным кивком царственной головы дал понять, что инцидент исчерпан, и в знак примирения даже попытался съесть остатки чека.

***

Жена говорит: «Артем здесь познакомился с таким хорошим мальчиком!» А я что-то сомневаюсь, что с хорошим. Не похоже это на моего сыночка. С каким-нибудь малолетним рецидивистом в розыске – это он запросто. Но никак не с наследным принцем или хотя бы с графинчиком или графчиком, как там правильно маленькие графы называются? Хотя в нашем пятизвездочном отеле действительно много хороших мальчиков. Есть даже в бабочках и подтяжках. Такие чистенькие, аж зубы сводит.

Мы сидим на ужине за столиком, а я все смотрю на входящих в ресторан людей и гадаю, кто же это новый лучший друг Артема. Вдруг в дверях появляется кудрявое нечто. В одной руке он тащит за волосы младшего брата, в другой – такую желтую табличку: «Осторожно, мокрый пол». Я с ужасом говорю жене: «Этот, что ли?!» – «Да, да, – отвечает, – такой хороший мальчик».

***

В ресторане отеля, где мы питаемся, шведский стол. Еду выносить категорически запрещается. Об этом сообщают развешанные повсюду фашистские объявления. А мелкому перед сном мы даем бутылочку молока. Обычно жена набирает его на ужине из специальной емкости рядом с хлопьями и тихонько выносит в декольте. Ну, не в декольте. В сумке. А однажды она это сделать забыла. Пришлось идти мне.

Я долго отнекивался. Приводил разные разумные доводы. Например, что меня просто пристрелят при попытке к бегству, как Левченко в «Место встречи…». Я в красках описывал жене сцену, в которой я бегу к живой изгороди, а мне кричат официанты вместе с шеф-поваром: «Левченко, стой!» (они-то не знают, что я Батлук, а не Левченко). А я не стою. И вот выстрел – и я повисаю на кустах убитый, а из детской бутылочки в моей нерасжатой ладони на пол капает молоко. Жена не впечатлилась. Я убеждал, что меня за это сгноят в кипрской тюрьме и закормят мезе до смерти. Никаких эмоций. Жены, они вообще такие – лишь бы послать мужей на верную гибель. Короче, пришлось выдвигаться. Кому-то все это покажется странным, но я даже одноразовые тапки в отелях не беру. Не от благородства души, а от сыкливости натуры.

Я шел выносить сто грамм молока из столовки семейного отеля, как Горбатый шел вызволять Фокса с кичи. Я нарезал несколько кругов вокруг предполагаемого места преступления – сбрасывал слежку. Кроме нескольких голодных воробьев за мной никто не следовал. Я изучил периметр (так мы, рецидивисты, говорим) и определил подозрительного сотрудника. К сожалению, его при плохом раскладе пришлось бы валить сразу. Это была бабулька-уборщица. Очень уж внимательно она на меня посмотрела. На входе стояла хостес, которой все говорили номера комнат. Но я-то уже ужинал сегодня. Поэтому я прошел мимо нее быстрыми шагами, специально отвернувшись в другую сторону. И тут же врезался в официанта с тележкой. Я хотел моментально сдаться, но пока все вытаскивали официанта из-под опрокинувшейся тележки, мне удалось проскочить к емкости.

На сто грамм молока я своими трясущимися от прилива мужества руками пролил литр. Но все-таки набрал и сунул бутылочку в карман. Смешавшись с толпой отужинавших людей, я направился с ними на выход. Люди все были как на подбор – толстые. А поскольку – отужинавшие, то толстые вдвойне, так что мне удалось затеряться среди выпученных животов. При этом я не убирал руки с бутылочки в кармане, как Джон Уэйн с рукоятки кольта. Я миновал хостес и остановился на выходе перевести дух.