Читаем Записки несостоявшегося гения полностью

несчастье. Невестка, оставив за собой на содержание детей пенсию мужа-инвалида, прекратила с ними всякие отношения. Меньше, чем через год, в ее квартире появился

другой мужчина.

А старики Задирко продолжали принимать на себя удары судьбы. Весной Ивана

Федоровича парализовало, а летом Мария Максимовна уже хоронила своего Ванечку, одна-одинешенька, практически, без друзей и знакомых. Гроб провожали несколько

соседей. Ни внуков, ни невестки на похоронах не было. За время болезни старика от

одиночества и бессилия сильно сдал их сын. Он замкнулся в себе, ел мало и неохотно, стал избегать в своей комнате яркого света, лежал, уставившись затравленным взглядом в

одну точку, таял, буквально, на глазах.

Что только ни делала Марья Максимовна, каких только специалистов ни

приглашала, все было напрасно. Ее мальчику просто не хотелось жить. Честно говоря, ей

– тоже.

На похоронах сына было много бывших сотрудников. Дети пришли с цветами без

матери, получившей накануне в институте крупную сумму в виде единовременного

материального воспомоществования.

На кладбище сына подселили к отцу. Жизнь для Марьи Максимовны остановилась.

Внешне она очень изменилась. Дородная статная матрона превратилась в сутулую

сухонькую старушку, выходящую из дому только за продуктами или по другим

неотложным нуждам. С соседями в разговоры не вступала, нигде не появлялась и никого у

себя не принимала. По воскресеньям, независимо от погоды, навещала своих на кладбище.

Сидела на скамеечке с соседней могилки, сладко мечтала о времени, когда устоится земля

и можно будет поставить памятник двум самым близким существам на свете.

…Канули в Лету научная работа и партийные собрания, детство сына и

заинтересованность коллег, влюбленность которых она старалась не замечать, домашние

хлопоты и всеобъемлющее чувство к тому, кого ей посчастливилось полюбить в юности.

Один раз – и навсегда. Полюбить – и суметь вызвать отклик в его сердце.

Мне бы на этом завершить свой рассказ. Об уверенной в себе прекрасной даме, которая когда-то неторопливо входила в нашу аудиторию, окидывала всех внимательным

взглядом своих серых, несколько выпуклых, с дивною поволокой глаз, и юноши-студенты

невольно умолкали, затаив дыхание. На них смотрела женщина их мечты, блестящая и

загадочная, подобная которой – если судьба будет к ним благосклонной! – непременно

встретится на их жизненном пути.

И о ее добром супруге, старом вузовском преподавателе, большом знатоке великой

русской литературы и ее богатейшего языка, с которым я много лет назад, когда на свет

появилась моя дочка, советовался, какое ей выбрать имя покрасивее: Анна-Мария, например, или звучное – Регина? И был неприятно удивлен, когда уважаемый педагог

вскользь осведомился:


– А у вас, что, Виталий, маму зовут Марией? Ведь вторая часть двойного имени, как правило, имя родственника, которое хотят в семье увековечить. Что до слова – Регина,

– продолжал он, – то оно, действительно, звучит звонко, только вот, знаете, отдает

немножко чем-то рвотным…

Мне бы закончить на этом, но самые страшные испытания ожидали Марию

Максимовну впереди. Она так и не успела поставить на могиле памятник. Жестокие

приступы атакующего полиартрита в считанные месяцы скрючили ее когда-то роскошное

тело. Она потеряла способность ходить, сутками маялась в безмолвной опустевшей

квартире. Какое-то время соседи из жалости приносили ей, всеми забытой, продукты из

магазина. А потом на горизонте появились потенциальные наследники: старшие сыновья

Ивана Федоровича от предыдущего брака. Они потихоньку спровадили Марью

65

Максимовну в интернат для престарелых, где она и завершила свои дни в полном

забвении.

Сегодня вряд ли кто-нибудь найдет могилы членов семьи Задирко. Они ушли в

полную безвестность. А я иногда вспоминаю эту цветущую, солнечную, элегантно одетую

женщину из моей студенческой весны, и никак не могу представить ее жалкой, всеми

забытой и беспомощной старухой, проведшей свои последние годы на не очень чистой

кровати, в дурно пахнущей комнате среди четверых, таких же, как и она, несчастных…

Мне почему-то кажется, что ей было там тяжелее всех. Угодить в такое скорбное

прибежище после долгих лет счастливой жизни – кто мог когда-нибудь предугадать

подобный финал?!

Недаром говорят, что определить, счастлив ли был человек, можно лишь после его

смерти, когда уже ничего в его судьбе не может измениться к худшему.

Что впереди – никто не знает.

…Когда она входила в аудиторию, все смолкали…


Конец.

===========

ГЕРОИЧЕСКАЯ ВДОВИЦА

(Заранее прошу прощения, если кого-то покоробит эта невыдуманная история. Издавна

неравнодушен к талантливым лжецам. Может, и вам понравится) Есть люди, которые всех вокруг считают дураками. Врут напропалую и думают, что кто-то в состоянии поверить их недалеким фантазиям, не отдавая себе отчета в том, что их безудержная ложь – прекрасная характеристика как мелкотравчатости их

мышления, так и крайне низкого интеллекта. Яркий пример тому – рассказ Нины

Перейти на страницу:

Похожие книги

Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное