Однако прежде, чем читатель познакомится с нею, хочу представить ему Зинаиду Михайловну Круглову, в то время второго секретаря ленинградского обкома партии, ведавшую «пропагандой», то-есть прессой, книгами, музеями, театрами, образованием — всей культурой. Я впервые увидел ее года за четыре до того: на трибуне исторического колонного зала в Смольном стояла неизвестная мне (я опоздал) женщина средних лет с внешностью не то ткачихи, не то игуменьи, и тусклым голосом монотонно считывала с бумажки трафаретные фразы о расцвете социалистической культуры и ее перспективах; говорила она мертво, безнадежно скучно, не слишком грамотно и выглядела непроницаемо: на ее скуластом лице не появилось ни тени улыбки, или волнения, или смущения, или еще чего-нибудь человеческого, ни одни мускул не дрогнул. Дочитав свою речь, она спустилась в президиум и тут я узнал, что она не ткачиха, а хозяйка этого зала, этого собрания и моей жизни (захочет — выгонит!). Она славилась иезуитской логикой и непривычным в ее кругах открытым цинизмом, обличавшим опору на высоких покровителей. Впрочем, и без покровителей она могла бы подняться в подоблачные сферы — у нее было редкостное для такой карьеры сочетание свойств: беззастенчивость и твердость, полное отсутствие мнений или дарований, поразительное владение советской фразеологией, подходящая внешность. Вот характерный анекдот, являющийся однако реальным фактом. Всемирно знаменитого ученого Н. избрали доктором одного западного университета, но наши власти его не пускали на церемонию вручения мантии; исчерпав все возможности хлопотать на разных уровнях, он явился на прием к З.М. Кругловой. Та сказала: «Мы не можем отпустить вас на Запад; это они безразличны к своим ученым, мы же свои кадры ценим и бережем». «Но, Зинаида Михайловна, меня же там ждет докторская мантия, а не террористский акт». — «Как знать, — ответила Круглова, — мы не можем поручиться, что они вам не сделают какой-нибудь укол, под влиянием которого вы будете говорить совсем не то, что думаете». «Вы это серьезно говорите? И что же, о таком вашем аргументе можно всем рассказывать?» Круглова еще раз дала понять, что Н. никуда не поедет, без мантии обойдется, и что аргумент ее вполне здравый.
Ну, а теперь — моя запись.
10 июня 1974
Войдя в большой кабинет, я увидел, кроме Кругловой, еще двух молодых людей. Круглова их бегло представила — «Работники наших отделов», сказала она, и, кажется, одного из них назвала Николаевым. Мы сели за стол — я против Кругловой, молодые люди, один справа от меня, другой слева от нее, друг против друга. Зачем они присутствовали? Не знаю. Откуда они? Тоже не знаю. Почти все время они хранили молчание, глядя на меня неподвижными, злыми глазами. Впрочем, и хозяйка не проявляла оживленности: за час, пока длилась «беседа», на лице ее не дрогнул ни один мускул, не появилось ни одного выражения.
— Вы написали письмо в ЦК партии, Л.И. Брежневу, — начала Круглова — и я уполномочена областным комитетом вам изложить нашу точку зрения на это дело и на ваше письмо. Заодно мы сможем выяснить и вашу позицию. Я знакома с вами с 1968 года, когда мне пришлось выступить на бюро обкома относительно вашего предисловия к двухтомнику «Мастера русского стихотворного перевода». В этом предисловии вы проводили вредную линию, противопоставляли литературу и партию. Вы писали о том, что поэты, которые не могли свободно творить, уходили в перевод, чтобы там высказываться до конца…
Я пытался возразить и в этом месте разговора, и позже; я напомнил свою «фразу», снова повторил, как нелепо считать, будто поэты, с моей точки зрения, переводили, стремясь высказать именно антисоветские идеи — в сонетах Шекспира? В стихах и песнях Гете? Напомнил о словах Маяковского — «Нами лирика в штыки неоднократно атакована» и о том, что в период, о котором я говорю, лирика была не в чести у самих поэтов… Круглова слушала и не слышала, она продолжала твердить свое, потом сказала:
— Вы утверждаете так, потому что так вам выгодно. Все мы умеем читать, и смысл вашей фразы каждому ясен — она отчетливо антисоветская.
Я сразу понял, что напрасно рассчитывал на разговор. Диалога нет и быть не может. Круглова меня вызвала, чтобы изложить свой взгляд, а не чтобы слушать мои доводы. В дальнейшем я время от времени пытался прервать ее речь и вставить какие-то реплики, и это было зря: она их все равно не воспринимала и реагировала так: «виляете», «хитрите», «скрываете», «вам выгодно»…