Записки незаговорщика

— Теперь о вашем письме к Л.И. Брежневу. Прежде всего, оно неточно излагает суть обвинений, выдвинутых против вас: о самом главном вы умолчали — о вашей рецензии на предисловие Хейфеца к пятитомнику стихов Бродского. В этой рецензии вы положительно оцениваете ожесточенно-антисоветскую позицию Хейфеца, который, как вы знаете, за свою деятельность сейчас арестован. Вы стремились улучшить этот антисоветский текст Хейфеца, исправить его, придать ему еще более антисоветский характер. Если Хейфец пишет о полуколониальном характере нашей страны, после событий в Чехословакии, вы пишете на полях: «Почему полу? Наша страна является державой империалистической, последовательно колониальной…»

— Насколько я помню, на полях я написал только «почему полу?», а это замечание можно истолковать по-разному…

— Вам кажется, что вы имеете дело с людьми глупыми, которые ничего не понимают. Мы прекрасно понимаем, что это значит — «почему полу…», — это утверждение колониально-империалистического характера нашей страны. В другом месте, где Хейфец пишет о римском цикле Бродского, вы написали на полях: «Власти этого не прочтут, а, если прочтут, то не поймут». Вот как вы оцениваете советских партийных руководителей. А мы прочли и все поняли.

— Чтобы истолковать это мое замечание, вероятно нужен более широкий контекст — слово «власти», видимо, мною повторено вслед за автором…

— Я вам привела достаточно широкий контекст. Вот так вы, преподаватель, профессор, учите более молодых, так вы выполняете свою роль наставника. Хейфец вам годится в сыновья, а вы ему давали такое направление! У вас двойное дно: вы, конечно, в лекциях таких мыслей не высказывали; вы их приберегали для своей подпольной деятельности.

То же касается ваших отношений с Солженицынем. Вы пытаетесь изобразить их как домашние, семейные, — будто вы встречались домами и занимались увеселительными поездками. На самом деле ваши отношения можно определить как сотрудничество. Вы использовали свое литературное мастерство для того, чтобы помогать Солженицыну. Нам известно, что вы редактировали его сочинения, в частности «Архипелаг ГУЛаг», антисоветскую книгу, за которую Солженицын выслан за пределы СССР, — это по кодексу 1923 года является высшей мерой наказания. Вы разделяете взгляды Солженицына и сотрудничали с ним.

— Я отвечу сначала на второе обвинение. Сочинений Солженицына я не редактировал, к «Архипелагу ГУЛаг» отношения не имел. Да и каким образом я мог бы редактировать Солженицына? Русский язык он знает гораздо лучше, чем я, стиль его править я не мог — он бы этого никогда не потерпел; стиль Солженицына очень индивидуален, и сглаживать его автор бы не позволил. С точки зрения фактов я тоже не мог бы его редактировать — ведь он знает факты гораздо лучше, чем я. Какова же могла быть в таком случае моя роль редактора? Что же касается взглядов, то вы ошибаетесь, утверждая, что я их полностью разделяю. По заявлениям особенно последнего времени вы знаете, какую роль Солженицын отводит православной церкви и славянскому корню — нетрудно догадаться, что мне эти воззрения импонировать не могут. Даже «Матренин двор», повесть, которая произвела на меня очень сильное впечатление благодаря своей высокой художественности, не вызвала моего полного согласия — я спорил с Солженицыным, когда он выдвигал такой архаический идеал, как русское патриархальное крестьянство, и наши споры носили весьма ожесточенный характер.

— Это я допускаю, с этими его идеями вы скорее всего были несогласны. И я имею в виду другие его взгляды, которые вы целиком разделяли.

— Вы имеете в виду отношение к сталинским лагерям или к советской власти?

— Да, вот именно: вы вслед за Солженицыным занимали по отношению к нашему строю отрицательную позицию.

— Из чего вы можете сделать такой решительный вывод?

— Из того факта, что вы редактировали «Архипелаг ГУЛаг». Вы ссылаетесь на юридические тонкости, на то, что Воронянская, дававшая на этот счет показания, умерла и не может подтвердить свои показания. Да, она мертва, и, к сожалению, подтвердить ничего не может. Но у нас есть два ее письма к Солженицыну, в которых она прямо об этом пишет (показывает на папку, лежащую перед ней на столе).

— Этого не может быть. Ничего подобного она писать не могла.

— Именно так она написала, а письма — это уже юридический документ, и опровергнуть его нельзя.

— Повторяю, к «Архипелагу ГУЛаг» я отношения не имел и даже этой рукописи не читал.

— Читали, читали, и не только читали, но и исправляли слог автора. Мы это знаем и нисколько в этом не сомневаемся. Редактировать вы умеете, вы человек квалифицированный, это видно по вашей правке статьи Хейфеца и по вашей рецензии на эту статью.

— Вы неправильно называете рецензией черновые заметки, написанные мною по ходу чтения и так и оставшиеся в черновике; они даже не перепечатаны на машинке. Я не собирался их распространять, только записал для памяти отдельные мысли.