Записки незаговорщика

Вот какой ответ я получил после письма Брежневу. Разговор с Кругловой был для меня мучителен: я не мог позволить себе искренней прямоты, я должен был оперировать моим юридическим правом. Она же твердила, что знает мою подноготную, хотя оперировать могла только фразами из писем: из письма Хейфецу о его статье, из письма молодым евреям. Круглова не желала понимать моих возражений: говорила она напролом, намекая на свою осведомленность из каких-то, мне неизвестных, источников.

Отступление о революционном правосознании

Суд идет революционный,

Правый суд.

Конвоиры песню «Яблочко» поют.

Михаил Голодный. Судья ревтрибунала. 1932.

«Правосознание, — я ср. Спец. Совокупность правовых взглядов людей, выражающих оценку действующего права, существующего общ. или гос. строя, правомерность или неправомерность поведения, граждан.»

Словарь современного русск. литерат. языка. Т. II, стр. 35, 1961.

Было в период военного коммунизма такое у нас понятие, «революционное правосознание». Оно, это «правосознание», вполне заменяло закон: любого человека трибунал мог приговорить и расстрелу, не утруждая себя доказательствами — достаточно было классовой интуиции: «Я чувствую в нем врага!» Возражать против интуиции? Но ведь опровергнуть ее рационально нельзя. На нее ссылался М. Шолохов в одном из самых позорных своих выступлений — с трибуны XXIII съезда партии (1971), когда о деле Синявского и Даниэля он заявил: «Если бы этих людей с черной совестью поймали в двадцатые годы, когда судили не слишком-то заглядывая в уголовный кодекс, а доверяя „революционному правосознанию“ (аплодисменты), можно себе представить, что бы с ними сделали, с этими оборотнями (аплодисменты). И подумать только, что есть еще люди, которые сокрушаются по поводу суровости приговора».

А приговор был нешуточный — семь и пять лет лагерей.

«Революционное правосознание» — это мистика. Из веры в классовую интуицию и родились впоследствии чудовищные беззакония 1937–1938 годов, да и позднейшие тоже. «Я подлинный революционер и пролетарий, я обладаю безошибочным классовым чутьем, и, если я чувствую в нем врага, значит он враг. Врага же — уничтожают». Когда Круглова говорит: мы знаем, это всегда значит: мы чувствуем. Единственный документ, на который она сослалась, — какие-то два перехваченных письма Е. Д. Воронянской к Солженицыну; полагаю, что это ложь, — недаром она мне этих писем не показала. Если даже какие-то письма существуют, можно ли ими оперировать для карательных выводов, не представив суду, хотя бы общественному? Не допустив до их изучения (даже просто для установления их подлинности) экспертов и адвоката? Теория революционного (или классового) правосознания проявляется постоянно во всех наших так называемых политических процессах. В ходе суда над Бродским выступали свидетели обвинения, которые — все как один — говорили: «Я Бродского не знаю, со стихами его не знаком (или — почти не знаком), но то, что он делает, возмутительно». Вот трубоукладчик УНР-20 Денисов показывает: «Я Бродского лично не знаю. Я знаком с ним по выступлениям нашей печати. Я выступаю как гражданин и представитель общественности. Я после газеты возмущен работой Бродского… Почему он не работает? Я хочу подсказать мнение, что меня его трудовая деятельность, как рабочего, не удовлетворяет». Трубоукладчик Денисов знает о поэте Бродском только то, что он «тунеядец». О Бродском напечатали газеты, и он верит газетам, потому что так ему подсказывает классовая интуиция. Он верит газетам, на основании газетных статей произносит обвинительную речь, а потом газеты верят ему, и, на основании его речи, печатают статьи, еще более обвинительные. Возникает порочный круг: газеты — Денисов — опять газеты, а потом и приговор. На том же процессе Бродского прокурор Сорокин говорил: «Статья в „Вечернем Ленинграде“ породила большой отклик. Особенно много писем поступило от молодежи. Она резко осудила поведение Бродского. (Читает письма.) Молодежь считает, что ему не место в Ленинграде. Что он должен быть сурово наказан». Итак: статья в газете — письма молодежи о Бродском; на основании статьи в газете — публикация этих писем в газете — осуждение на основании требований, содержащихся в этих письмах. А если статья в газете — солгала? В данном случае так оно и было: в ней цитировались чужие стихи, к Бродскому отношения не имевшие. Но «молодежь» верит газете, а потом газета верит молодежи. Все на вере — а это и есть «революционное» и «классовое» правосознание. Вера — вместо доказательств.