Нам бы гордиться — и тем, что он сделал для прославления России, и тем, что мы были его современниками. Мы же только и думаем, как бы его сократить, как бы «великого» снизить до «большого», а потом уж и «большого» — до среднего, до малого, до…
До капитана Лебядкина.
Поэт Илья Сельвинский, впрочем человек весьма достойный, заклеймил себя сам выступлением против Пастернака во время «проработки» в Союзе писателей. Когда-то он восхищался им и даже называл Пастернака одним из своих учителей — рядом с Пушкиным. После той его постыдной речи родилась эпиграмма, которой мне хочется закончить рассказ о лилипутах и их мести Гилливеру:
И. Сельвинский
Я долго пытался воевать. Отстаивал переводы В. Ходасевича, твердя, что в рекламной аннотации, разошедшейся огромным тиражем, — она входит в бесплатный издательский проспект, — стоит:
Как же мы, в проспекте пообещав Ходасевича, его в антологии не напечатаем? Ведь посыпятся письма возмущенных читателей, заказавших и купивших книгу на основании этой аннотации.
— Ничего, — отвечали мне, — не волнуйтесь. Пусть лучше мы получим десяток-другой читательских жалоб, чем опубликуем эмигранта Ходасевича с его переводами из еврейско-сионистских поэтов. Да ведь и вы-то что натворили, как могла пройти в «Проспекте» эта аннотация? Какой список вы даете — эмигрант Бунин, декадент Анненский, эмигрант Ходасевич… Только Брюсов да Блок поминаются в наших учебниках. А второй список — «мастеров советского перевода»? Он еще хуже: изменник Пастернак, лагерник Заболоцкий, эмигрантка Цветаева, эстет Лозинский, зачинатель и классик русского формализма Тынянов, внутренняя эмигрантка и автор «Реквиема» Ахматова, еврей Маршак… Да вы этим своим списком только подтверждаете справедливость проработки, которой вас подвергли!
Так — или почти так — говорили мне (порой с циничной усмешкой, словно не от себя, а цитируя кого-то, кто бы так сказал в предполагаемых обстоятельствах) ответственные чиновники в издательстве.
Еще я сражался за Гумилева. Я всем навязывал справку, которую долго составлял и которая мне казалась неотразимой. — Вот, глядите, — уверял я начальников, — во втором томе Краткой Литературной Энциклопедии о Гумилеве есть большая статья, и там даже сказано: «Некоторые черты творчества Г. — яркая декоративность изображения, поэтическая ясность языка, романтическая театральность жеста, волевой напор интонации — оказали известное влияние на творчество советских поэтов…», и ведь это было так недавно, четыре года назад, в 1964 году, что с тех пор изменилось? (Я-то понимал, что изменилось; например, эту статью написал для КЛЭ А.Д. Синявский, во время «дела о фразе» отбывавший лагерный срок — об этом я помалкивал); есть переводы Гумилева в сборнике «Зарубежная поэзия в русских переводах», вышедшем в Москве только что, в 1968 году (впрочем, там составители случайно перепутали и под именем Гумилева опубликовали чужой перевод баллады Франсуа Вийона); в книге П. Громова «Блок, его предшественники и современники», опубликованной в том же самом ленинградском «Советском писателе» только что, в 1966 году, стихи Гумилева разбираются подробно, на двенадцати страницах, с 538-ой по 550-ую, и не переводы, а собственные его стихи; во всех учебниках и хрестоматиях Гумилев имеется; в университетском пособии «Литература XX века» ему отведено 11 страниц. В книге «Теория стиха» 1968 года примеры из Гумилева приведены на страницах 62, 92, 93, 101, 225… Чего это вы на него взъелись? Он погиб в 1921 году и ничего нового совершить не мог. В той же справке я цитировал характеристики, данные Гумилеву в упомянутой книге Павла Гомова: