Записки Никто

Клюнув на соблазны комфорта, мы превращаем условия, обстановку жизни в самоцель, в то время как действительно самоценное актуально вне зависимости от любых условий и любой обстановки. К тому же, мы и недостойны хороших, приятных условий существования, поскольку, пребывая в них, как правило, впадаем в свинство, то есть отдаем себя на откуп телу и психике, которые, на самом деле, не есть наше "я", и лишь страдание способно растолкать и вытащить нас за шиворот из состояния (душевной) спячки - она-то и есть смерть, как поняли уже давно. Лишь такой смерти следует бояться - когда в смене событий душа остается незатронутой.

Нам всегда более страшной видится потеря комфорта, и об этом мы переживаем в стократ чаще, чем об опасности лишиться ценностей невидимого (духовного) порядка. И лишь когда, заботясь о комфорте (теле), упускаем что-либо из неосязаемых богатств (тех, что не истребить моли), тогда только и понимаем, за что нужно было держаться обеими руками.

Ад - это исполнение мечты об обладании относительным благом, ради которого поступились благом абсолютным. Страшнее я ничего не знаю.

20

Эхом гонга. Сегодня, в житейской круговерти, меня сопровождал голос, выпевающий: "С остановившимся ви-до-оо-ом". Собственно, вся песня была по-таинственному спокойной, приближающей к завершенности, однако ее иномирное происхождение можно было оспорить. При соответствующем настрое парить вместе с ней было бы приятно, но способностью за шиворот вытащить из текучки в тот момент, когда ты в нее полностью погружен, песня не обладала. Лишь неожиданный переход к ноте, на которой пелось "до-оо-ом", в мгновение уносил к пределам этого мира и выталкивал наружу.

Одинакового для всех образа той страны, где мелодия "до-оо-ом" жила от веку, не существует. Сегодня для меня это была местность, где в мягкой тишине курился сладковатый туман, медленно заполняя собой все окрестности, состоящие, возможно, из вполне обычного горного пейзажа, даже конкретно кавказского пейзажа, где низкий кустарник сопровождал вьющуюся тропинку, и все, на что падал взгляд, сохраняло извечную расслабленность, которая, своей естественной пульсацией, и рождала этот неспешный, тягучий ритм, отзывающийся эхом, слегка меняющим ноту, и тотчас туман обволакивал, наконец, и самого слушателя, растворяя его в себе до такой степени, что он, превратившись из точки в пространстве и времени в самих пространство и время, лился музыкой над пасмурными, но согласными со своей участью долинами, которые тоже были он.

Мелодия спасала меня от пустопорожней суматохи, то есть от до тех пор полезных дел, пока не появляется перспектива "конечного счета"; не позволяя им завладеть мной полностью и задушить. Когда глазам (слуху, мыслям) не за что зацепиться, так как любой предмет -- лишь фрагмент другого и так до бесконечности, начинается головокружение, предупреждающее, что и твоя судьба здесь - потонуть, сгинуть. Легко потеряться на чужбине, где безумная возня на земной поверхности, вдвойне безумная оттого, что она еще и на что-то рассчитывает, так разительно контрастирует с небесным покоем, свидетельствующим всем возможным разумным существам инвариант своего происхождения. Через возню покой не возникает, возня порождает саму себя, только в еще больших размерах, а любая благородная цель, то есть цель из разряда "последних", единственно заслуживающих стремления, совпадает с покоем, так как сама она уже "ни для чего" и, будучи достигнута, пребывает в своей полноте, ни в чем не нуждаясь. Однако способ достижения такой цели это тайна в том отношении, что не укладывается в наше понимание. Ибо все цели, достойные быть таковыми, достигаются не через активность (суету), а через выход из суеты, когда совершается престранное, чудное открытие: все, что нам нужно - уже, собственно, есть, идти никуда не надо, оно имелось в наличии изначально, подобно мозаике на полу, которую мы, ринувшись, в считанные минуты затопчем своими грязными ногами, ее же и ища, а после будем в недоумении спрашивать друг друга: "Так где же она? Где?" Чтобы стать свободным, требуется лишь одно - понять, что ты уже свободен. Искомое здесь (покой, например) обретается не действиями, а их прекращением. Все, что мы ищем - обитало в нас еще до поисков, до метаний, которые способны лишь удалять нас от самих себя. Требующее подсуетиться - чуждое, пустое.

Опомнившийся уже только здесь, на чужбине, я знал, что на родину уже не вернуться физическим, буквальным способом. Снаружи родины больше нет, она живет у нас внутри, и, тем не менее, до нее еще надо добраться. Родина живет в нас так глубоко, что с ней не воссоединиться без особых приспособлений, вроде той мелодии, что воскресила для меня сегодня страну, где земной порядок гармонирует с небесным, а начало смыкается с концом, так что некуда спешить, коли ты вступил туда, что прежде всех времен.