Записки о Бухарском ханстве

Султан-хан страстно любил поэзию, и сам сочинял с успехом. Его яркий ум и великолепные стихи создали ему имя в ученом мире Туркестана. В его обществе я провел несколько приятных часов. Мы говорили о географии (о которой, правда, этот ученый не имел почти никакого представления), литературе, поэзии и о многом другом. Я прочитал ему отрывки из стихов нескольких арабских поэтов, которых он не знал. Память хорошо помогла мне два или три раза, когда на отдельные его вопросы я мог ответить стихами наиболее ценимых им персидских поэтов. В свою очередь, он прочитал мне некоторые свои стихи.

Его интересовали вопросы, связанные с Персией, арабскими странами, Турцией и, конечно же, Европой. Расспрашивал он также об искусстве, науке, какой он занимался. Когда мы познакомились ближе, он рассказывал мне о медицине, химии (kimia, слово, означающее у них почти исключительно искусство приготовления золота), о проводимых им многочисленных опытах для изготовления эликсира молодости. Он непременно хотел получить золото и тратил на опыты все силы. Однажды он попросил меня сказать ему откровенно, что на этот счет думают ученые Ферингистана [39]. Я не хотел разочаровать его и ответил так, чтобы его успокоить. «Хорошо! — сказал он с тяжелым вздохом, — еще несколько попыток и затем я успокоюсь». Но я думаю, что подобное может случиться лишь с его смертью…

Он говорил, не боясь, о своем правительстве, о слабости, проявленной ханом в последних войнах с Коканом. Именно от него я узнал о последнем приезде в Бухару коканских посланников, о цели их миссии и итогах переговоров. Последующие события всегда подтверждали правильность и точность тех фактов политической жизни Бухарии, какие я имел случай узнать от него.

Султан-хан не любил свое правительство. А самого его считали слишком либеральным по взглядам, и поэтому те, кто пытался заслужить благосклонность хана и его первого министра, часто даже избегали с ним встреч. Родной сын Султан-хана в настоящее время находится на службе у коканского хана и пребывает у него в милости. Именно из одного из его писем к отцу я узнал, что афганский принц Шахзаде Фаррух выехал в конце зимы 1833 г. из Оренбурга в Кокан, в мае 1834 г. находился еще в Кокане, где был очень хорошо принят ханом, обходившимся с ним с большим почтением. Здесь до него дошло известие о смерти самого младшего из трех его сыновей. Но несмотря на это, таков уж характер принца, он не переменил своих намерений и, оставив в Кокане свою семью под покровительством хана, отправился в паломничество в Мекку. Другими словами — посмотреть мир. Именно с этой целью он, наверное, и приезжал в Россию.

Султан-хан, так же как и я, не хотел, чтобы кушбеги знал о наших встречах. И это было для меня гарантией его искренности.

На прогулки по городу или к Султан-хану я всегда отправлялся пешком. Тем самым я избегал присмотра своего слуги, который должен был бы сопровождать меня, если бы я поехал верхом. В первый раз, когда я приехал верхом к Султан-хану, он приказал одному из своих слуг отвести мою лошадь на конюшню во втором дворе, опасаясь, как бы кто-нибудь ее не узнал или не поинтересовался, кому она принадлежит. «Извините, — сказал он мне по-персидски, когда в следующий раз я сказал ему, что пришел пешком, — вы еще молоды, но я вижу, что вас уже не надо учить благоразумию. Джахан диде, похта — вы знаете мир, вы вполне мудры». Этот комплимент вполне в персидском духе. Султан-хан, хотя и был шейх-уль-исламом, но у себя дома курил, как почти все знатные узбеки, не особо опасаясь гнева хана, строго запретившего любое курение, ибо это воспрещено кораном. Тот, кто нарушит этот запрет, должен быть наказан палками и провезен по городу на осле, сидящим лицом к хвосту. Это наказание было уже применено к некоторым бухарцам. Бухарцы опасаются и курят только тайком. Но знатные узбеки более смелы и знают, что сыщики не осмелятся войти к ним в дом. Так как я был иностранцем и гостем, я курил у себя, не стесняясь и не ограничивая себя. Кушбеги, хорошо осведомленный обо всем, что я делаю у себя дома, однажды спросил у меня, часто ли я курю. «Каждый день, — отвечал я, — и, если угодно господу, я курю столько же, сколько халиф» (султан Константинополя считается у всех суннитов первым имамом и наместником пророка).

Кушбеги уже три раза объявлял мне об очередном отправлении каравана и говорил, что если я буду готов, то могу сразу же отправиться. И каждый раз я отвечал, что ожидаю лишь его ответа на письмо и разрешения.