Записки о французской революции 1848 года

Мы видели, что первые ряды манифестации прошли в Палату через перистиль, обращенную к площади и мосту de la Concorde. Остальные ряды [обошли] двинулись со своими знаменами в боковую улицу Bourgogne и сплошной массой остановились тут. Голова этой колонны стояла у задних ворот Палаты, обращенных к площади de la Concorde. День был неимоверно жаркий и душный. Я ходил между этими рядами людей, с загорелыми лицами, воспаленными глазами от зноя и вдвойне возбужденными: во-первых, весенним солнцем, а во-вторых, вином, которое раздавали им начальники. Дико разносились по рядам республиканские песни. Подвижная гвардия [была] со стен [переднего] главного перистиля браталась с ними, раздавая ветви лип, сорванных в саду Палаты. На углу площади Bourgogne в café l'Assemblée из открытых окон несколько народных трибунов поддерживали экзитацию речами, на которые ближайшие ряды отвечали страшными воплями. В одном окне я видел несколько поляков, кричавших: «vive la France et la Pologne!»[249], и толстую польскую даму с каким-то орденом на груди, задыхавшуюся от жара и [беспрестанно] колебавшуюся в неописанной экзитации, [еще] вызвавшей у народа яростные аплодисменты. Заговорщики с ярлыками своих клубов на шапках вращались беспрестанно между рядами; странные слухи носились в них: говорили, что Палата объявила войну России, что Палата наложила подать на богачей и проч. Наконец, нетерпение массы росло вместе с действием солнца, речей, винных паров: голова колонны, сильно сдавливаемая напором задних рядов, уперлась в западные ворота и прорвала их. Некоторые полезли через [ряды] колонны. Здесь встретил их Куртэ и умолял [их] остановиться: они опрокинули его назад и очутились на дворе. Тут встретил их Луи Блан и увещевал удалиться: они выслушали Луи Блана, подняли на руки и потащили с триумфом в залу заседаний. Новое это наводнение довершило хаос, там царивший. Зала наполнилась одним ревом, в котором, однакож, можно было различить визг и хохот женщин, издыхавших в истерике в трибунах. Тут-то Барбес, снова появившийся на трибуне, в нечеловеческих усилиях [изложил Палате] успел выразить свои [новые] положения: «Je propose un impôt forcé d'une million sur les riches». Говорят, при этом раздались голоса: «tu te trompes Barbes. Deux heures de pillage!» – «Je propose, – продолжал Барбес, – que l'Assemblée déclare que le peuple a bien mérité de la patrie et que celui qui fera battre le rappel soit déclaré traitre à la patrie»[250].

Но уже большая часть членов Палаты покинула свои места и собралась в президентском доме, рядом с Палатой, принять решение в этих обстоятельствах. Гул царствовал свободно в зале Собрания, и бог знает, чем кончился [согласились споры], если бы Гюбер не объявил громовым голосом с кафедры: «Je déclare qu nom du peuple français que l'Assemblée Nationale est dissoute»[251].

В одну минуту Президента и секретарей выпроводили в толчки при криках: «Allez-vous en, tas de canaille que vous êtes!»[252] Послышались вопли: «В Ратушу! aux armes! aux armes!»[253]

Барбес был увлечен в Ратушу составлять новое Правительство. Говорят, он упал в обморок от разнородных ощущений, перешедших через его душу и в эти немногие часы. Но – удивительно! Казалось, судьба только и ждала этого последнего акта народного сумасшествия, чтобы изменить вдруг всю картину с быстротой почти театральной.

Это было в 4 часа. В четыре часа площадь de la Concorde, бульвары, буквально весь город стал покрываться вооруженной национальной гвардией, которая направилась к Палате, более по собственному порыву, чем вследствие призыва. Между тем, члены [Собрания] Палаты, собравшиеся в президентском доме, уже призвали на площадь ближайшие батальоны подвижной и национальной гвардии. Около Палаты сделалось неимоверное движение штыков – и в пять минут Палата была очищена от народа. Собрание снова вступило в свои права и открыло заседание. При этой реставрации Правительства гнев раздраженной национальной гвардии пал на старика Куртэ, у которого сорваны были генеральские эполеты начальника и брошены ему в лицо. Он сам едва спасся от неминуемой смерти в ватер-клозете. Прибытие Луи Блана подало новый повод к новым расправам: несколько человек бросились на него, ломали ему руки, вырывали клочки волос, и только с помощью своих сотоварищей, Ларошжаклена и др., успел он, изорванный и избитый, спастись в зале заседания, где появление его было приветствуемо ропотом, но где он сказал несколько слов в пользу сотоварища своего Альберта, увлеченного в Ратушу, слова, тем более великодушные, что они произнесены были после истинного насилия и ввиду возможности нового. Между тем Ламартин при барабанном бое вооруженных граждан и восторженных криках говорил: «Honte à ces misérables insurgés qui ont voulu plonger le pays dans le deuil и проч. Dans un moment pareil la place du gouvernement n'est pas dans le conseil, elle est à votre tête, dans la rue, sur le champs même de bataille»[254].