Записки о французской революции 1848 года

Первая причина [которая выказывается], выказавшая тотчас же, заключалась в недоверии Палаты к Правительственной комиссии, которую сменить, однакож, она не могла. Палату, видимо, беспокоило темное подозрение если не об участии Комиссии в происшествиях 15 мая, то по крайней мере двойственность ее поведения, ее выжидание происшествий и слабость принятых мер. Все знали, что со многими из арестованных члены Комиссии имели близкие отношения. Комиссия, со своей стороны, опасаясь, чтобы победа, одержанная над анархистами, не откинула Собрание в реакцию, наблюдала за ним и, видимо, удерживалась от энергических мер, ею самою возвещенных. Образовался род немой, сильной вражды между ними, полной недоразумений, в которых терялись силы обоих. Через неделю ясно [всем] было, что правления Франции не существует: стали образовываться заговоры партии движения, расчеты монархической партии, наконец, даже виды бонапартистской партии Луи Наполеона. Популярность Ламартина, еще весьма сильная 15 мая, вдруг упала: через неделю уже никто не считал его правительственным человеком, как он сам с удивлением сознался в своем журнале «le Bien public»{244}, a равно не сомневался в бесцветности и слабости самого Правительства.

Чтобы дать некоторое понятие об этом странном поединке двух властей, не смевших вступить в явную борьбу и опасавшихся победы как несчастия, стоит привести несколько заседаний, полных придирок и невыговоренной вражды к Комиссии. Так, в заседании 17 мая Правительство требовало для [своих мер] препозиций своих немедленного обсуждения (discussion d'urgence), a Палата хотела их подчинить общему регламенту, повелевающему все препозиции членов своих, признанных нужными, обсуждать через 24 часа. Вышел парламентский бой, в котором наговорена было много жестокого с обеих сторон и кончившийся тем, что Палата приняла amendement[260] Жюля Фавра, гласившую, что параграф регламента не относится к препозициям, представляемым на обсуждение Правительственной комиссией. Флокон, неумолимый Флокон, сказался в этих прениях, как и во многих других, самым жарким партизаном «du pouvoir central, unitaire, fort, capable de faire face aux factions du dedans et à nos ennemis du dehors»[261], к удивлению всех своих демократических собратьев и даже сотрудников «Реформы». Так министерство меняет людей! На следующем заседании 18 мая еще было хуже. Дело состояло в том, чтобы составить благодарственную прокламацию от имени Собрания всей Франции за ее готовность к защите Парламента. Г. Берар{245} ввернул тогда в проект прокламации, им составленный, между другими фразами следующую: «Sans menaces extraordinaires, sans lois d'exception, nous anéantirons leurs (анархистов) odieuses espérances; il n'y aura pas d'autre réaction que la fermeté de tous les pouvoirs: le pouvoir exécutif, exercé avec vigueur et unité, ne pactisera pas avec le désordre»[262].

Эта прокламация встречена была сильными аплодисментами и только по сильному сопротивлению левой стороны, уже находящейся в необходимости bon-gré, mal-gré[263] поддерживать Комиссию, борющуюся с реакцией, отослана до завтра, и тогда изменена совершенно с выключением оскорбительной фразы, направленной против Пра<вительст>ва. Самый жаркий [прения] и обидный спор встретила Правительственная комиссия при рассуждении о декрете, которым [Палата] просила Палату предоставить ей право не участвовать в прениях, не присутствовать в собраниях, отвечать только на настоятельные требования Парламента, а главное вручить ей защиту [Парламента] его. Последнее требование встретило неимоверную бурю, все коварные подозрения поднялись с новой силой, и только уступка Ламартина [заседание 30 мая], объявившего, что Президенту Палаты в силу прежнего регламента остается право собирать войско по благоусмотрению и только распоряжаться его действиями препоручается исполнительной власти. Декрет прошел, несмотря на оппозицию партии Барро и многих политических и умеренных республиканцев: Комиссия еще была необходимостью. Тотчас после этого заседания Комиссия опубликовала оправдательный акт, в котором показывала, что накануне 15 мая все военные меры предосторожности были ею приняты и только по разным недоразумениям не приведены в исполнение начальниками, притом Коссидьер обвинялся ею в двойственности поведения и в странной своей болезни, воспрепятствовавшей ему участвовать в совещаниях Комиссии. Коссидьер отвечал другим актом, в котором со своей стороны показывал, что все известия о заговоре были им переданы вполне Комиссии, но что Комиссия отвергла и всегда отвергала решительные меры, им предлагаемые в подобных случаях для уничтожения инсурекционных планов. Оба эти акта только еще подтверждали в мнениях Палаты излишнюю снисходительность Комиссии к заговорщикам. Это зашло даже так далеко, что один член мог предложить без особенного волнения в Парламенте – составить комиссию для пересмотра всех декретов старого Временного правительства, начиная с 24 февраля. Палата отвергла.