Карно издает два замечательных декрета: [27 февраля] первым – восстанавливается забытое положение, по которому Академия должна послать комиссаров для исследования состояния земледелия, а вторым – открывает учителям [провинциальных] первоначальных школ (école primaire) возможность достигнуть всех ученых степеней и достоинств. Кремье – сменяет консервативных прокуроров, назначает Порталиса генеральным прокурором, который уже начинает процедуру обвинения экс-министров и суд над зажигателями окрестностей, наконец, приостанавливает исполнение всех смертных приговоров. Мари – объявляет начатие публичных работ и главную – работы [для провода новой железной дороги в самый город] на железных дорогах. Гарнье, как мэр, свидетельствует булочников, мясников – и находит, что продовольствия [всем] городу обеспечено на 33 дня, вместе с тем цена на хлеб поднимается. Невозможно описать сверхъестественных усилий Правительства, которое заседало в Ратуше 60 часов сряду, сменяясь и отдыхая попеременно… Первыми исполнителями их поручений, когда они еще не имели никаких агентов, была молодежь Политехнической школы и Университета: они разносили приказания, смиряли народ, спасали драгоценности Тюльери и шли против грабительства. Расторопность их и благодетельное влияние на народ – выше похвал. В пятницу и субботу баррикады еще лежали на улицах, немного сдвинутые в сторону для проезда экипажей, в воскресенье для смотра всей н<ациональной> гвардии и прокламации республики у Июльской колонны (терраса которой по дождю не имела огромного блеска) они были почти совсем сдвинуты; в понедельник 28 февраля баррикады пропали, циркуляция восстановлена совершенно, и только торчали корни срубленных деревьев да лежали на тротуарах обломки отхожих колонн. Кругом начинают слышаться остроты и насмешки над республиканизмом, театры открыты, энтузиазм к республике, которого и вообще никогда не было, делается низким неимоверно. Во вчерашнем, 28 февраля, вторник, довольно крикливом представлении во Французской Опере «La Mutte»[26], возмущение которой показалось мне, между прочим, крайне пошловато, хлопали страшно песням: «La Marseillaise», «Chant du départ» (гимне des Girondins)[27], всем историческим остаткам большой революции 89 и 93 года, но vive la république выходило туго. Это, впрочем, ничего не доказывает, это еще остатки того чудовищного изумления, которое снизошло в пятницу на всех после неожиданного из всех событий. Между тем, республиканское Пра<вительст>во, как единственный представитель управления, получает с каждым днем, неимоверную силу. Около него собираются люди всех цветов. Все маршалы, все генералы, старая оппозиция; Тьерс, Дюфор, Билло, Барро, все духовенство, многие пэры (Гюго сделался, например, мэром одного парижского квартала), наконец, легитимисты, торжественно отказывающиеся от своего идеала герцога Бордосского{17}, и во главе их Беррье [доказывает], что, между прочим, всю их битву с Луи-Филиппом поясняет как мщение. Сказывают, сын Полиньяка записался в н<ациональную> гвардию. Притом же все они рады выйти из лживого своего положения. Теперь самое важное дело – присоединение к нему провинций, из которых покуда получаются самые разнородные, разорванные, неверные известия. Даже [клуб] Кабет со своим «Попюлером»{18} и католические работники (глава их Бюше, как известно, сделался помощником парижского мэра) с «Fraternité» стали за Правительство. Клубы еще [запрещены] не показываются. Вместе с тем есть уже и недовольствие на многочисленные назначения Правительства (оно уже, говорят, завалено требованиями мест), взятые из старых династических либералов. Есть уже и «Ami du peuple» Распайя [но что-то фразист и что-то слишком рано показывается, чтоб иметь силу и право обвинения. Удары его все падают на воздух. Мы будем следить за ходом Правительства], да на днях, вероятно, и «Père Duchêne» покажется.
Вступление в революцию кончилось.
Заключение, 3-го марта, пятница