Записки о Михаиле Булгакове

Но титульный лист переписывается, потому что только сейчас сложилось то, что очень важно для Булгакова — эпиграф. В черновой рукописи, перед машинной перепечаткой, этот эпиграф — из «Фауста» Гете — был на немецком языке; в машинописи он уже на русском; но перевод не удовлетворяет автора; эпиграф исчеркан, исправлен. И вот он звучит окончательно, в этой тетради: «...так кто ж ты, наконец? — Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».

Прошу обратить внимание: эпиграф помещен на титульном листе. Он относится к роману в целом.

Я так настойчиво подчеркиваю это, потому что в журнальной публикации ошибка: эпиграф отнесен только к первой части. И затем в издании 1973 года («Текст печатается в последней прижизненной редакции...») он отнесен только к первой части: ошибка «втянута» из журнальной публикации. И — до выхода киевского двухтомника в 1989 году — все издания повторяли эту ошибку, относя эпиграф только к первой части.

А в тексте, подготовленном и представленном в журнал «Москва» Е.С.Булгаковой?

Передо мною фотокопия подготовленного и представленного ею текста. Здесь ошибки нет. Эпиграф стоит на своем месте. Он относится к роману в целом.

*

Редактирование романа «Мастер и Маргарита» было и правом и долгом Елены Сергеевны Булгаковой. Роман нуждался в редактировании. Ее дневниковая запись с 6 на 7 марта 1940 года, в самые последние его дни: «...У меня впечатление, что он мучится тем, что я не понимаю его, когда он мучительно кричит ”Маська!”, и я сказала ему наугад (мне казалось, что он об этом думает) — Я даю тебе честное слово, что перепишу роман, что я подам его, тебя будут печатать!» (ОР БЛ—РГБ, 562.29.4).

«Перепишу роман» не означало: перепечатаю. «Перепишу» — означало: разберу все поправки, соберу, приведу в порядок.

Об этом говорил и А.Фадеев, советовавший ей ехать в литфондовский дом отдыха в Ялте, «забрав с собой роман и машинку». Об этом же сестра Елены Сергеевны Ольга писала матери вскоре после похорон Михаила Булгакова: Люся «хочет... закончить корректуру его романа, которую он ей заповедал».

Исследование рукописей подтвердило чрезвычайно высокую авторитетность проделанной Е.С.Булгаковой работы. И если бы опубликованный текст романа был один, не было бы надобности в обширных текстологичесикх расследованиях и спорах. Оставалось бы всего лишь с максимальным вниманием просмотреть рукопись, вылавливая небольшие и неизбежные оплошности первого редактора.

Но опубликованных текстов — два. И приходится бесконечно взвешивать, продумывать и решать:

может ли быть введено в текст вычеркнутое автором слово?

Е.С.Булгакова считала: да, если есть основания полагать, что слово вычеркнуто автором по ошибке; А.Саакянц считает: нет;

может ли быть введен в текст набросок, сделанный на полях или на обороте листа и не имеющий характерных булгаковских знаков отсылки и вставки?

Е.С.Булгакова считала: нет, делать этого нельзя; А.Саакянц считает: да, можно и нужно;

можно ли произвести изменение в тексте по требованию автора, оставленному на полях, если автор не успел сам сделать это изменение?

Е.С.Булгакова считала: да, необходимо; А.Саакянц считает: нет, нельзя...

В глазах критиков, издателей и переводчиков мнение А.Саакянц — дипломированного редактора и сотрудника престижного издательства «Художественная литература» — стояло несравненно выше. Я же, исследуя на ощупь строку за строкой, вычерк за вычерком, поправку за поправкой, все более склонялась на сторону Е.С.Булгаковой.

В ее активе были любовь, преданность, интуиция... И еще — на ее стороне было право.

Это она, а не кто другой, влюбленно писала под диктовку Булгакова. (Вспомните ее запись: «Сегодня я видела тебя во сне. У тебя были такие глаза, как бывали всегда, когда ты диктовал мне: громадные, голубые, сияющие, смотрящие через меня на что-то, видное одному тебе».) Она взволнованно слушала, как он читал готовые главы друзьям. Слушатели менялись, она присутствовала неизменно, всегда. Роман для нее звучал. Она слышала интонации романа, как мы с вами, дорогой читатель, никогда не услышим...

Во-вторых, в самом романе, прямо на полях и в правке по тексту, есть обращенные к ней распоряжения автора. (Имеется случай — я приведу его ниже,  — когда она не поняла, не услышала адресованного ей распоряжения; но это — исключение, казус в перегруженной загадками рукописи.)

А в-третьих, на ее имя были составлены писателем — доверенность при жизни и завещание посмертно. «Все мое имущество, какое только в день смерти моей окажется мне принадлежащим, где бы таковое ни находилось и в чем бы ни заключалось, я завещаю в полную собственность жене моей Булгаковой Елене Сергеевне». Речь, конечно, идет и об авторском праве. Согласитесь, ни Анне Саакянц, ни нам с вами, дорогой читатель, Булгаков таких доверенностей-завещаний не давал.

Впрочем, текстология — область конкретная. Обратимся к примерам. Глава 2-я — «Понтий Пилат».