Записки о Панемской войне (СИ)

Филигранную работу связки звукооператора и осветителя падре Рамон Тренкавель едва ли мог оценить. Молитва полностью поглотила суперперфекта (4), не замечавшего ни раскатистых модуляций, которыми заиграл его вовсе не могучий в обычное время голос, ни, тем более, фона на котором он предстал перед зрителями, расположившимися по трём сторонам периметра просторной студии МонсегюрТВ, стилизованной под интерьер церковного сооружения каких-то совсем уж древних времён, на что намекали вытянутые вверх изломанные своды тёмных арок, галереи которых уходили куда-то в стороны и вверх, заставляя запутаться глаз не только взирающих на шоу дона Уго Каркассонского «Что есть истина?» по трансляции с экрана, но и тех счастливцев, что правдами и неправдами проникли в здание медиа-центра. Впрочем, так было даже лучше — игра света, теней, неясных фигур, выхваченных то тут, то там из мрака призрачных нагромождений могла бы отвлечь падре от того, ради чего он и пришёл на эту передачу, содержание которой, если признаться, не очень волновало искушённого суперперфекта. Ему хотелось помолиться в прямом эфире. Так, чтобы его услышало всё королевство, прильнувшее к экранам ради любимого зрелища — автор и ведущий не напрасно имел репутацию бродячего театра в одном лице, настолько любил он перевоплощения, переодевания, накладные усы и бороды, и всякие прочие подобные трюки. Тренкавеля, достигшего одной из высших ступеней совершенства, по крайней мере, с точки зрения плюсквамперфекта епископа Серафино, ужимки дона Уго скорее раздражали, но ради дела можно было немножко потерпеть. Вот он очередной раз, думал падре, издаст свой фирменный всхлип: «Что есть истина?!» — и примется за очередного эксперта.

Совершенный, разумеется, не страдал от недостатка лукавства. Среди гостей дона Уго появлялось все больше людей в оранжевых альбах и их молитвы, сопровождаемые проникновенной музыкой и трогательным видеорядом, звучали с завидной регулярностью, что наполняло благочестивую душу брата Рамона искренней и живой радостью. Но вот лично он впервые получил заветное приглашение всего несколько дней назад. Всё это время Тренкавель трепетал, не в силах решить сугубая ли милость АрмАса была возвещена ему референтами Уго Каркассонского, и тогда охватывал его настоящий восторг, от которого шаг становился легким и в такт ему хотелось напевать величественный и одновременно бодрый «Гимн Фаворскому Свету» совершенного брата Роже Нарбоннского. Но проходила минута, и уже казалось ему, что это мерзкий ОгромАн придумал ему какое-то новое искушение, на этот раз медными трубами славы, обрушивающейся на каждого, кто оказывался участником популярного зрелища. «Ещё бы не ударить в грязь лицом», — лихорадочно думал про себя падре. Он живо представлял себе грозовую атмосферу в студии, разгорячённую аудиторию и свору эфирных волков, у которых всегда в запасе и отточенное словечко, и правильная интонация, и умение поддерживать насыщенную плотность словесного потока независимо от внешних обстоятельств. Против всяких дурных предчувствий, Уго оказался любезен и внимателен ко всем пожеланиям суперперфекта…

— Итак, друзья, — наполнил студию лёгкий баритон дона Уго, — что… есть… Истина? — произнёс, словно слегка спотыкаясь на каждом слове, выдержал паузу и продолжил громовым возгласом, — «Безутешный мир» — такова тема сегодняшней передачи. От всего сердца поблагодарим падре Рамона Тренкавеля за его проникновенное молитвенное наставление, — ведущий перешёл на скороговорку, — и обратимся к мнениям наших уважаемых экспертов… Дон Франсиско Кортес… — в этот момент луч прожектора выхватил из полумрака высокого худощавого человека в тёмно синем камзоле с кружевным воротником, восседающего в массивном дубовом кресле с высокой спинкой, образовавшей подобие арки над седеющей головой вопрошаемого. Оба, и дон Франсиско, и дон Уго были неподвижны, но хитроумная механика сцены в считанные мгновения устроила так, что они оказались рядом друг с другом, преодолев несколько десятков метров разделяющего их пространства.

— Дон Франсиско! Вы вместе со всеми нами посмотрели сюжет… Вы согласны с его автором в том, что содомляне могут угрожать нашим ценностям?

— Кто может угрожать избранникам АрмАса! — голос Кортеса был одновременно величествен и ласков, падре Рамон, считавший себя неплохим оратором, оценил его умение, явно бывшее результатом долгих тренировок, — Содом, или как они там его называют, «Панем» — безутешен, как может быть безутешно царство нечестивого ОгромАна (да будет навеки проклято его поганое имя) полностью лишённое света надежды и радости. Эльдорадо — единственный оплот добра среди вечного ада. Ничто не способно победить Эльдорадо!

Переждав лавину аплодисментов и криков «Viva Eldorado!», дон Уго Каркассонский довольно улыбнулся и обратился к собеседнику со всей той вкрадчивостью в голосе, на которую он только был способен: