Записки о Петербурге. Жизнеописание города со времени его основания до 40-х годов X X века

Упрям конь и ни под шпорами, ни под музыкой не танцует. На сем „чудище облом“ царственно покоится огромная фигура, с благородным и грустным лицом, так далеким от мысли непременно кого-нибудь задергивать, куда-то гнать. Хотя „ведь нужно же куда-нибудь ехать“... Конь, очевидно, не понимает Всадника... Так все это и остановилось, уперлось» (В. В. Розанов. «Paolo Trubezkoi и его памятник Александру III»).

Время, когда «все остановилось, уперлось», было последним затишьем перед испытаниями XX века. Деятельность революционных экстремистов на время затихла, попытки гальванизировать «Народную волю» потерпели провал. В 1884 году в Петербурге была создана «Молодая Народная воля», но большинство ее членов арестованы уже через несколько месяцев. В 1886 году возникла Террористическая фракция «Народной воли» во главе с П. Я. Шевыревым и А. И. Ульяновым. Она готовила покушение на Александра III, приурочив его к 1 марта — дню гибели его отца. По счастью, дело не удалось — 1 марта 1887 года террористы были арестованы. В середине апреля состоялся суд над членами Террористической фракции. Пятеро из них: П. И. Андреюшкин, В. Д. Генералов, В. С. Осипанов, А. И. Ульянов, П. Я. Шевы-рев — были повешены в Шлиссельбургской крепости, остальные приговорены к каторге и ссылке.

В мае-июне 1887 года в Петербургском военно-окружном суде шел последний крупный процесс народовольцев — «процесс двадцати одного». Здесь обошлось без смертных приговоров, хотя двое подсудимых — Н. П. Старо-дворский и В. П. Конашевич обвинялись в убийстве подполковника Судейкина. За большинством осужденных почти на двадцать лет затворились ворота Шлиссельбургской крепости.

Уцелевшие революционеры жили в эмиграции, и теперь взрывы раздавались в пригородах Цюриха, Женевы, Парижа, Льежа... Там, в тайных лабораториях и мастерских, готовились бомбы для предстоящих покушений на Александра III. При опытах со взрывчатыми веществами и тренировках в бросании снарядов экспериментаторы нередко гибли или калечились. Терроризм — опасное ремесло.

Однако большая часть русского общества после кровавых событий недавнего прошлого отшатнулась от идеи насилия. Лтизнь упорядочивалась, другие новости волновали столицу, и, услышав фамилию Фигнер, большинство петербуржцев решило бы, что речь идет о солисте Мариинского театра Николае Николаевиче Фигнере, а не о его сестре, приговоренной к пожизненному заключению за участие в цареубийстве.

В петербургских квартирах висели снимки Александра II на смертном одре; но многие студенты и гимназисты хранили портреты народовольцев. В «тихой заводи» 90-х годов скрыты подводные течения: общество, особенно молодежь, поляризуется, разделяется на два лагеря. Радикальная часть ее тяготится рутиной обыденной жизни, презирает «пошлость» обычной работы, карьеры, семейного счастья. Для нее привлекательнее жертвенность, «гибель во имя народа». Судьбы литературных кумиров как бы подчеркивают обреченность этого поколения. С. Я. Надсон умер от чахотки в двадцать пять лет, В. М. Гаршин покончил с собой в тридцать три года.

«А не хотите ли ключ эпохи, книгу, раскалившуюся от прикосновений, книгу, которая... и в узком гробу девяностых годов лежала как живая... Вглядываясь в лицо Надсона, я изумляюсь одновременно настоящей огнен-ностью этих черт и совершенной их невыразительностью, почти деревянной простотой. Не такова ли эпоха?

...Все время — литературная страда, свечи, рукоплесканья, горящие лица; кольцо поколения и в середине алтарь — столик чтеца со стаканом воды... Сюда шел тот, кто хотел разделить судьбу поколения вплоть до гибели — высокомерные оставались в стороне с Тютчевым и Фетом... Как высокие просмоленные факелы, горели всенародно народовольцы с Софьей Перовской и Желябовым, а эти все, вся провинциальная Россия и „учащаяся молодежь”, сочувственно тлели» (О. Э. Мандельштам. «Шум времени»).

Среди высокомерно остававшихся в стороне были молодые люди с другими интересами и идеалами — некоторые из них станут творцами культуры «серебряного века». Александр Блок, в 1899 году студент юридического факультета Петербургского университета, был «вполне чужд политическому». Он описал в дневнике характерную для того времени сцену: «Я стал держать экзамены, когда „порядочные люди“ их не держали... На экзамене политической экономии я сидел дрожа, потому что ничего не знал. Вошла группа студентов и, обратясь к профессору Георгиевскому, предложила ему прекратить экзамен. Он отказался, за что получил какое-то (не знаю какое) выражение, благодаря которому сидел в слезах, закрывшись платком. Какой-то студент спросил меня, собираюсь ли я экзаменоваться, и когда я ответил, что собираюсь, сказал мне: „Вы подлец“. На это я довольно мягко и вяло сказал ему, что могу ответить ему то же самое».