Трамвай, безотказная рабочая лошадь, трудится, несет свою службу в Ленинграде. Он давно утратил щеголеватость, про него распевают частушки («Шел трамвай десятый номер, на площадке кто-то помер...»). В его вагонах разъезжают герои Зощенко. Даже названия у ленинградских трампарков анекдотические: имени Блохина, имени Коняшина... В блокадную зиму на улицах стынут страшные, проржавевшие остовы вагонов; возобновление трамвайного движения в осажденном Ленинграде — важнейшее событие: значит, город оживает.
Конец сороковых годов. На Троицком поле, где мы живем, трамвайное кольцо. Зимой, ранним утром, мы с мамой входим в вагон и долго ждем, когда он тронется. Холод такой, что без варежки не притронуться к скамье — жжется. Пассажиры садятся потеснее друг к другу, у всех подняты воротники. Сидят с закрытыми глазами, дремлют; лица в слабом освещении серые, неживые. И мама неподвижна, уткнула нос в воротник. Трамвай пошел, зазвонил, но у всех, даже у кондуктора, по-прежнему закрыты глаза. Только я сижу с открытыми — и мне одиноко и страшно.
Пляски смерти
Как часто плачем — вы и я — Над жалкой жизнию своей!
О, если б знали вы, друзья, Холод и мрак грядущих дней!
«Пляски смерти». Взявшись за руки, в танце движется вереница людей: рыцарь, дама, монах, девка, крестьянин, купец, солдат... А предводитель, влекущий их за собой, — скелет с косою, Смерть. Этот средневековый сюжет приходит на память, когда вглядываешься в жизнь России и ее столицы начала XX столетия.
«Что-то в России ломалось, что-то оставалось позади, что-то, народившись или воскреснув, стремилось вперед... Куда? Это никому не было известно, но уже тогда, на рубеже веков, в воздухе чувствовалась трагедия. О, не всеми. Но очень многими, в очень многих», — писала 3. Н. Гиппиус в своих воспоминаниях «Дмитрий Мережковский».
Что же в русском обществе ломалось, оставалось позади? И что — «воскресло»? Согласно традиции, сложившейся в исторической литературе, самое трагическое и позорное событие в жизни России начала столетия — поражение в войне с Японией (1904 — 1905). Но у какой страны не бывало поражений? В российской истории их никак не больше, чем побед. В тени разгрома фашистской Германии как бы подзабылась победа советских войск над японской Квантунской армией и капитуляция Японии в 1945 году. Почему же «бездарность командования», «позор поражения» 1905 года так врезались в память? Потому что тогда в России его пережили особенно тяжело: оно совпало с острым общественным кризисом. Именно раскол в обществе, а не военная неудача, грозил стране потрясениями и смутой. Для радикально настроенных людей это поражение стало поводом для обличения царизма, а у людей умеренных вызвало сомнение в силе государства и армии.
«Громче и отовсюду стали слышаться требования „обуздания правительственного произвола“, непопулярная японская война способствовала развитию уродливого явления — пораженчества... Проиграв войну, обанкротившись, существующий режим должен будет уступить иному, разумеется, более культурному, опирающемуся на более передовые данные, выработанные политической наукой», — вспоминал А. Н. Бенуа.
Но на пути вожделенного будущего стояли такие «предрассудки», как патриотизм, чувство национальной гордости, доверие к власти — то, что в глазах революционеров делало народ «несознательной массой». В 1904 году эсеры в Петербурге готовили убийство министра внутренних дел В. К. Плеве. Один из них, И. П. Каляев, выслеживая карету министра, одевался уличным торговцем, «...таскал тяжелый ящик, продавал папиросы, разную дребедень и картинки „героев” японской войны. Говорил — „ненавижу эти картинки, во мне страдает художественное чувство! А иной дурень платит за них последний пятак. Герои «Варяга», Чемульпо — грудь колесом, нахальные рожи, слава отечества! Патриотизм — повальная эпидемия глупости. Погодите, дурачье, собьет с вас спесь японец!”» (А. И. Солженицын. «Август четырнадцатого»).