Записки о прошлом. 1893-1920

Кроме лошадей и коров, в покровской усадьбе издавна разводились свиньи йоркширы и полукровки, число которых, насколько я помню, достигало до нескольких сот всяких размеров и калибров. Свинота эта занимала особые помещения, по туземному именовавшиеся свинятниками. Они составляли большую часть скотных дворов усадьбы. Длинные одноэтажные здания, построенные четырёхугольником вокруг «свинячьего двора», они до половины своих стен были завалены для теплоты соломой и навозом, политым извёсткой. Это обстоятельство в совокупности с постоянно лежавшим в корытах «месивом» для откармливания так называемых «кормных» свиней, служило тому, что в свинятниках водились сотни крыс, представлявших для меня в детстве предмет охоты. Охотничьи воспоминания в свинятниках были первыми в моей охотничьей карьере. Для соединения приятного с полезным отец подарил нам с братом малопульную винтовку монтекристо для избиения крыс и в виде поощрения платил нам по копейке за каждую убитую крысу. В дни удачи эта охота приносила нам до рубля в день, но зато требовала время от времени перерыва, так как крысы скоро нас узнавали и становились слишком осторожными.

Ежегодно за откормленными до неприличия свиньями в усадьбу являлись специальные скупщики. Неистово оравших толстух рабочие валили на телеги, по одной на каждую, привязывали верёвками, и затем длинная процессия вытягивалась по направлению к станции под непрерывный аккомпанемент хриплого свинячьего крика. Надо сказать, что свиньи, как это ни странно, скотина чрезвычайно нервная и в буквальном смысле слабосердечная, что, вероятно, объясняется их излишним ожирением. Иногда при слишком грубом обращении во время погрузки, в особенности в жаркие дни, свиньи помирали от разрыва сердца и волнения. Помню однажды и такой случай, когда виновником свиной смерти был я сам. Стреляя в крысу, сидевшую в корыте, я промахнулся и попал в зад сладко спавшей рядом огромной свиньи. Крохотная пулька, вернее, дробинка моей винтовки, не проникнув в мясо, застряла в слое сала. Из ранки даже не показалось крови, что, однако, не помешало тому, что здоровенная скотина, дико рявкнув спросонок, захрипела и тут же сдохла на моих глазах, надо полагать, от чистого перепуга. Пользуясь тем, что вся эта свинячья драма произошла без свидетелей, я спасся бегством, так как моя роль во всём этом могла привести к прекращению охоты и потере мною верного дохода с крыс.

Крупное скотоводство и полевое хозяйство, которые велись в Покровском, само собой разумеется, требовали и многочисленного обслуживавшего всё это персонала в лице кучеров, конюхов, скотников, свинарей, пастухов и просто рабочих, которых у нас в усадьбе поэтому и насчитывалось до сотни человек. При этом по обычаю дворовые и служащие делились по своему значению на четыре категории и соответственно с этим ориентировались на четыре различные кухни, где они столовались. Таким образом, эти кухни являлись как бы признаком социального деления персонала нашей обширной усадьбы.

Во главе, конечно, стояла барская кухня, именовавшаяся «поварской», хотя повара Андрея я помню только в раннем детстве. Впоследствии же поварской ведали просто кухарки, и слово это потеряло своё значение. Кроме нашей семьи, гувернанток, репетиторов и винокура, здесь получала пищу прислуга барского дома.

За «поварской» в порядке социальной лестницы шёл так называемый «склад», где принимала пищу высшая усадебная аристократия в лице садовника, мельника, механика, главного кучера, двух стражников и старших заводских специалистов. «Складом» называлось обширное помещение коровников и жилого помещения при них, которые в какие-то полулегендарные времена служили складами бывшего пивного завода, затеянного покойным Шишкиным из барской блажи.

Следующей ступенью была «людская», которая давала хлеб насущный всем постоянным рабочим, конюхам, скотникам и свинарям усадьбы. Наконец, последней категорией числилась кухня на мельнице, где столовался низший персонал мельницы и так называемые «сороковые девки». Под этим сборным наименованием значились от 30 до 50 крестьянских девиц, по обычаю наших мест нанимавшихся в помещичьи имения для полевых работ на определённый срок с «весеннего Николая до Покрова», т.е. с 9 мая до 1 октября. Девы эти из года в год были всегда из большого села Крутого, рядом с которым находилось наше родовое имение Александровка. Село это отстояло от нас по деревенским понятиям довольно далеко, и хотя к нему гораздо ближе находилось много других помещичьих имений, где также существовал институт «сороковых девок», крутовские красавицы предпочитали служить у нас.

По-видимому, тут опять действовали старые навыки и традиции, так как из поколения в поколение их матери, тётки и бабушки до замужества нанимались на срок в усадьбу моих дедов в Александровке. Когда же овдовевшая после смерти деда бабушка Анна Ивановна перестала заниматься хозяйством и сдала свою землю в аренду, то право на труд крутовских девиц по наследству перешло к моему отцу.