Записки о прошлом. 1893-1920

После событий 1905 года даже для моего детского тогда понимания было ясно, что прежние отношения в деревне между господами и крестьянами стали далеко не те, что прежде. Эти два класса, столь близко стоявшие много веков друг к другу, с этого времени разделились резкой чертой взаимного недоверия, и эта черта не изгладилась уже вплоть до русской катастрофы.

Наше с братом детство, жизнь и быт всей нашей семьи также резко разделился этим роковым годом на две различные эпохи. До него жизнь в покровской усадьбе катилась безоблачно и широко. Шумные съезды соседей, званые обеды и праздники чередовались один за другими, мать и отец отдавали дань своей молодости и с увлечением участвовали в охотах, катаньях и пикниках. Средства, которыми располагал в это время отец, позволяли родителям вести подобную жизнь, не многим уступавшую помещичьей жизни прежних времён. Знакомых, родных и приятелей был весь уезд, и компаний было не занимать.

Ближайшими нашими соседями и приятельницами матери в то время были две дамы помещицы − Полякова и Ломонович. Первая жила с мужем врозь, вторая была вдовой известного земского деятеля. Их имения были расположены почти рядом, верстах в трёх от нашей усадьбы. Сообщение с этими соседками было не только по суше, но и на лодках по реке Тиму, хотя в этом случае приходилось в одном месте перетаскивать лодку через мельничную плотину.

У Поляковой был мальчик-сын, наш ровесник, у Ломонович − уже взрослый сын. Наши три семьи жили дружно и весело, почти ежедневно бывая друг у друга. Мальчиком я очень увлекался водным спортом всех видов, поощряемый в этом отцом, который хотел отдать меня в морской корпус. В качестве «специалиста» я дважды участвовал в лодочных гонках вместе со взрослыми. Гонки эти имели место у нас на пруду, и в них участвовали до десятка гребцов. Первым пришёл отец, у которого я был рулевым, и поэтому приз – золотой кораблик-брелок – по общему решению отдали мне, что долго служило предметом моей гордости перед братом и приятелями.

Земский врач больницы в селе Покровском Владимир Андреевич Фавр являлся непременным членом всех окрестных помещичьих развлечений. По крови француз, по рождению, вкусам и привычкам чисто русский человек, он был интересный и на редкость хороший человек. Не дурак выпить и поддержать компанию, страстный охотник, он был большой и искренний демократ. С одинаковым удовольствием он водил компанию и с крестьянами, и с помещиками и был любим и теми, и другими. Как большинство охотников из русского народа, он был честный и хороший человек. Из других лиц, которых я вспоминаю в этот беззаботный период своей жизни, была подруга моей матери по институту, известная переводчица с иностранных языков Зинаида Николаевна Журавская. Она гостила у нас одно лето, живя в отдельном флигеле, стоявшем в саду, со своим сыном Володей, нашим ровесником.

Родители наши и все знакомые окружали Журавскую атмосферой внимания и уважения как умную женщину, жившую совершенно самостоятельно, − явление в то время не слишком частое в нашем кругу. Литературный труд, который Зинаида Николаевна не оставляла и у нас в деревне, не мешал ей быть очень красивой и весёлой женщиной, за которой безуспешно ухаживало много мужчин, и в их числе мой отец. Это последнее Журавской как женщине глубоко порядочной показалось совершенно неуместным, и дело кончилось тем, что она, рассказав матери о поведении нашего родителя, и несмотря на все уговоры, покинула Покровское, что называется, подальше от греха. В её опустевшем флигеле вскоре поселился я с матерью по причине какой-то детской болезни, у матери, впрочем, были для этого и другие резоны, о которых будет сказано ниже.

Такому перемещению я был очень рад, как и всякий ребенок. Мне нравилось жить в маленьких уютных комнатах флигеля вместо большого дома. Однажды ночью я проснулся от какого-то шума и беготни через комнаты нянек и горничных. Наутро одевавшая меня нянька Марья неожиданно поздравила меня с новым братцем. Очень заинтересованный этой новостью, я бросился в комнату матери и не успокоился до тех пор, пока улыбающаяся мама не позволила мне потрогать маленький красный комочек, который тихо посапывал и был, несомненно, живой. Весьма разочарованный видом нового брата, я вышел в сад после чая и, качаясь на качелях, совершенно об этом происшествии забыл.

Из глубины сада, между тем, подошли ко мне приехавшие на лодке подруги матери Полякова и Ломонович и, улыбаясь, спросили у меня, не случилось ли чего-нибудь у нас этой ночью? С чистой совестью я ответил им на это отрицательно.

– А мама здорова?

– Здорова.

– Где же она?

– Лежит ещё в кровати, не вставала.

– Да что ты, Толечка, ведь сейчас половина двенадцатого. У неё, наверное, ребёночек родился?

– Ах, да, да…– вспомнил я, – родился… Мама сказала мне, что его Женей зовут, а ещё…

Но тут смеющиеся дамы, подобрав юбки и не слушая меня, бросились бегом к флигелю, обозвав меня на ходу дурашкой.