Записки о прошлом. 1893-1920

Выступили мы из Волковцов в 5 часов вечера и шли по очень красивой и пересечённой местности, напоминавшей Западную Украину. По дороге приходилось постоянно останавливаться и пропускать вперёд по дороге то пехоту, то артиллерию, куда-то спешивших. Сами мы не торопились, так как попасть к месту назначения должны были только к ночи. В каком-то селении, где над обрывом виднелись развалины замка, мы встретились со Стародубовским драгунским полком, при взгляде на который у меня тоскливо сжалось сердце.

Любопытную картину представляют собой полки Туземной дивизии на походе. Беспорядочной вереницей тянутся сотни всадников, сидящих на лошадях всех мастей и калибров. Люди одеты кто во что горазд: кто в бурку, кто в черкеску, кто в кожаную куртку или гимнастёрку. Папахи, башлыки все разноцветные и не без фантазии. В посадке каждого, в вооружении, в манере держаться чувствуется индивидуальность, которая не видна в регулярных кавалерийских полках, где одинаковое обмундирование, седловка и выправка стирают личность и делают всех солдат похожих друг на друга.

Каждый всадник здесь носит винтовку и кинжал, как ему Бог положит на душу, направо и налево, за плечами, стволом вверх и стволом вниз, а то по горскому обычаю и притороченной к седлу, так что только кончик ствола выглядывает из груды разноцветных вьюков. В походе строй мало соблюдается, едут, где рядами, где по три, а где и просто кучками. Отдельные всадники, несмотря на запрещение, часто едут по обочине шоссе, а иногда и просто по полю. На ночёвках и просто при удобном случае многие всадники стараются отстать от полка с намерениями пограбить. С этим командование борется всеми от него зависящими мерами, но очень трудно в такое короткое время вытравить из горцев азиатский взгляд на войну.

Репутация Туземной дивизии, или, как нас зовут в Австрии, «диких региментов», прочно установлена; встречные крестьяне-газды и даже поляки далеко обходят идущий в поход полк, стараясь вовремя скрыться за кустами и деревьями и свернуть в сторону. Ингуши таких встречных провожают волчьими взглядами. На пути видно издали, как в селениях жители с испуганными лицами бросаются загонять скот при нашем приближении, ребятишки с плачем бегут с улиц, старики крестятся, сидя у порогов домов, поспешно собирая костыли.

Часам к 11 ночи мы вошли в большое село, которое при свете луны казалось совсем разрушенным артиллерией и пожаром. В нём кое-где светились огни и, по-видимому, ещё имелось кое-какое население. На обширной площади, заваленной обгорелыми брёвнами и штукатуркой, полк спешился, и всё начальство до сотенных командиров включительно ушло в один из наиболее уцелевших домов, над которым на пике развевался какой-то значок. Это был, как говорили, временный штаб бригады.

Когда глаза привыкли к темноте, я разглядел, что с нами рядом стояла тёмная масса людей и лошадей какой-то тоже конной части. Несмотря на присутствие массы людей, на площади было тихо, и только фырканье коней и стук копыт нарушали тишину ночи. Влево за деревней, судя по звуку, в низине, изредка слышались раскатистые выстрелы наших трёхлинеек, на которые издалека лениво отвечали характерным «та-ку» австрийские винтовки.

После получасового ожидания начальство окончило своё совещание, и стало известно, что мы сейчас идём в окопы на смену 12-й кавалерийской дивизии. Без обеда и ужина, после пройденных 40 вёрст это было не очень приятное известие. В кромешной тьме под накрапывающим дождиком мы выступили из Усть-Бискупе, как называлось сожжённое селение. Спустились под гору и пошли по длинной гати, обсаженной чёрными, как уголь в ночи, деревьями. Судя по охватившей кругом сырости, дорога шла возле Днестра. Под лошадиными копытами туповато гудела мокрая дорога. Прыскали кони, вызванивали о стремена шашки, там и сям вспыхивали красные огоньки папирос. От шедшей впереди сотни наносило конским потом и кислотным душком ремённой амуниции. Этот запах был свой, родной, только коннице присущий запах. С первых дней училищной жизни и затем долгие и долгие месяцы и годы я чувствовал его по дорогам Буковины и Галиции, в донских и кубанских степях, и он, нерушимый душок кавалерийской части, стал мне с годами близок и дорог, как запах отчего дома.

Пройдя гать, мы вышли на обширное пустое пространство – на луговой берег Днестра. По тихой, вполголоса команде спешились, сдали лошадей коноводам и чуть видной в ночи массой выстроились вдоль дороги. Как командир первого взвода, я стоял рядом с Цешковским, который суетился по обыкновению и поминутно отлучался от сотни. Оказалось, что в темноте куда-то запропастились патронные вьюки и их теперь не могли найти. Из мрака было слышно, как начальство по этому случаю слегка поругалось.

− Этот Цешковский… настоящее дитя, − послышался как всегда ленивый голос командира полка. – Цешковский! – крикнул он недовольным голосом. − Где вы там? Пожалуйте сюда!

− Здесь, господин полковник!

− Ведите вашу сотню прямо по дороге до моста. Там вас встретит проводник от 12-й дивизии… Он вас доведёт до окопов… С Богом!