Записки о прошлом. 1893-1920

На другое утро к обеду, подъезжая уже к Алазани, мы неожиданно встретили огромную арбу, на которой из Кахетии возвращались человек пять наших офицеров. Мы остановились и сердечно со всеми распрощались. Среди них был Елисуйский, который на прощанье признался, что ему надоела военная служба, и он мечтает теперь поступить в сельскохозяйственный институт в Воронеже и потому надеется, что в России он ещё с нами увидится. Его военная карьера была всё равно кончена: в Персии в рядах Нижегородского драгунского полка он был ранен в кость правой руки разрывной пулей. Попав в рукоятку револьвера, который он в этот момент держал в руке, пуля вогнала осколки рукоятки в кость, и он навсегда потерял свободу движения правой кисти.

Лес неожиданно кончился, и мы выехали к мосту через Алазань, по другую сторону которого перед нами открылась грандиозная панорама кахетинской долины. Я вздохнул полной грудью с облегчением. Накануне, что я, конечно, скрыл от жены, Джоржадзе предупредил меня быть осторожным в дороге, так как Гамзат не мог простить нашу роль в деле Хакки-бея и клялся не выпустить меня живым из Закатал. Теперь всякая опасность миновала: 3акаталы и Гамзат остались в прошлом...

Переехав шагом длинный железный мост, ямщик наш остановил лошадей передохнуть у духана, расположившегося на самом берегу Алазани. Закавказский духан милая и удивительно бытовая особенность местной жизни. В этом характерном учреждении сказывается, как ни в чём другом, чувство человеческого достоинства и потребность к общению кавказского человека. Духан – не русский трактир и уж никак не кабак. Остановиться в нём путнику – истинная отрада и удовольствие. Внутри его всегда прохлада, полутьма и простор, хотя бы даже его постройка была из простой плетушки, вымазанной глиной. В нём есть всё, что надо наголодавшемуся и утомившемуся жаркой дорогой путешественнику. Вам здесь сжарят при нужде на камнях очага бараний бок, на шампуре шашлык или осетрину, приготовят быстро и вкусно специальное кавказское блюдо цыплёнка «табака», сплющенного между двумя камнями, но всего главней в духане вы освежитесь настоящим и совершенно свежим вином. Его вам здесь нальют бесхитростно прямо из бурдюка, но зато это вино будет чистым и не разбавленным водой, вместо баранины не зажарят кошку и не станут сильно заглядывать во все щели чужих карманов...

Здесь же в прибрежном духане, стоявшем в благословенной долине Кахетии, кроме того, оказалась и свежая рыба, прямо из Алазани, пойманная как раз в то время, когда мы переезжали мост. Мы ели с женой не только эту, три минуты назад ещё живую форель, но и вынутую перед нашими глазами из другой рыбы свежую икру, которую нам самим пришлось и посолить. О чудесном кахетинском не приходилось, конечно, и говорить. Стоила вся эта роскошь, несмотря на революционное время, какие-то копейки...

Сейчас же за духаном перед глазами открывалась широкая долина Кахетии, вся в зелени лугов и виноградников. Сплошным роскошным садом кажутся у подножья тоже зелёных холмов зелёные виноградники, сады и огороды. Посередине долины тянется тонкая линия узкоколейной железной дороги, соединяющая страну вина с Тифлисом. По обеим сторонам железнодорожного пути, словно ковры, сотканные из золота и зелени, поля ячменя и пшеницы. Через полчаса езды мы остановились у маленькой железнодорожной станции Цнорис-Цхали, где отпустили извозчика, так как дальше наш путь лежал в культурной обстановке железнодорожного вагона...

Над станцией на горе, подпёртой утёсами, виднелись старые стены города. Это был Сигнах, один из самых красивых и оригинальных городков Закавказья, когда-то служивший передовым оплотом Грузии против набегов горцев. Темя утёса, на котором расположен Сигнах, увенчано старинной зубчатой крепостью с башнями на всех углах. По обрывам скал, по крутым скалам холмов пониже крепости лепится сам городок. Сигнах по-грузински значит «убежище», несомненно, почётное и осмысленное историей название.

В гостинице за станцией, где мы остановились на ночёвку в ожидании поезда, мы встретили Галаджева, возвращавшегося с женой из Тифлиса. С ним были верховые лошади, на которых он предложил мне съездить осмотреть Сигнах. Утомлённый физически и морально от всего пережитого, я отказался, но моя неугомонная супруга приняла предложение и умчалась с Галаджевым в город. Улёгшись спать в маленькой комнате гостиницы с дощатыми, продуваемыми насквозь стенами, я спал плохо. Снились неприятные сны и ещё более неприятные морды Гамзата и его сыновей, длинная процессия белобородых молл и тому подобные гадости.

Утром Галаджев с женой проводили нас в Тифлис, причем Галаджева, расставаясь с Женей, горько плакала, так как в её лице уезжала из Закатал единственная русская женщина. В семье мужа лезгина бедной женщине было холодно и неприветливо, свекровь и золовки-горянки её не любили и не могли простить ей русского происхождения.