Записки о старце Николае, составленные его духовным чадом, грешным иеромонахом Нестором

Смысл этого обращения я понял не сразу. Мне стали ясными слова старца только на следующий день, когда я на рыболовецком катере плыл по озеру в обратный путь. В то время я учился на предпоследнем курсе Педагогического института и проходил практику в школе, преподавал русский язык и литературу. Своим вопросом старец давал мне понять, что ему известен род моей деятельности. Это был как бы ответ на мой мимолетный помысл о том, что, может быть, зря я ехал в такую даль. Но в тот момент, когда этот вопрос прозвучал, я, сбитый с толку его необычностью, не успел ничего сообразить. Я не привык к столь оригинальной манере общения, с которой до знакомства со старцем не встречался.

Надо сказать, что отец Николай обладал уникальной способностью приводить в нужное состояние тех, кто к нему приезжал. Ему необходимо было вызвать в нас ту особую расположенность и духовную чуткость к своим словам, которой у нас, людей, прибывающих из мира и зараженных его духом, конечно, не было. Нас всякий раз надо было приводить в чувство и очищать от той внутренней неподготовленности, которая проистекала от нашей собственной страстности и от приражений духа мира сего, которые мы всегда носим в себе. Здесь же, на острове, возле кельи старца, человек попадал в совершенно особое духовное измерение и не всегда сразу это понимал. Назидание, за которым паломник приезжал сюда издалека, должно было лечь на подготовленную почву. Оно всегда было предельно лаконичным, но, несмотря на краткость, касалось самых глубин души вопрошавшего и заключало в себе огромную духовную пользу. Об этой-то пользе «единого на потребу» батюшка и заботился более всего. Своей манерой общения старец как бы внушал: «Вы приехали сюда не шутки шутить и не на прогулку. Здесь, на острове, вы услышите то, что имеет отношение к вашему спасению и к вашему дальнейшему жизненному пути. Поэтому оставьте свою обычную легковесность и мирскую беспечность».

Видя, что имеет дело с тугодумом, отец Николай, не дожидаясь моего ответа, стал подниматься в домик по ступенькам узенькой лесенки. Когда мы пришли в маленькую кухоньку, первым делом батюшка включил свет и подвел меня к картине, изображавшей будущий Страшный Суд.

Сделав выразительный жест в сторону страдающих в адских муках, он сказал: «Как страшно попасть сюда-то, хорошо бы избегнуть сего да к праведным присоединиться, где веселие вечное». Да, действительно, старец был прав: своей будущностью в вечности, по большому счету, я не жил. (Да и сейчас, пожалуй, в том же грехе пребываю.) Все оценивал и измерял сегодняшним днем, рамками земной жизни, растворяясь в веке сем. «Нельзя так жить», – это был первый урок старца.

Затем последовал второй урок. Батюшка поставил передо мной тарелку клубники с сахаром, отрезал ломоть булки, намазал его маслом и велел есть. Угощение пришлось кстати, так как я с дороги весьма проголодался. Пока я ел, старец удалился в свою комнатку. Как я ни был голоден, но почему-то после нескольких ложек насытился. «Батюшка, я больше не могу. Можно мне оставить?» – сказал я. «Нет, нет, – послышалось возражение, – я люблю, чтоб до сытости». И это была неожиданная вторая правда. Я на самом деле всегда ел, что называется, «до упора». Более двадцати лет прошло после первой поездки на остров, но до сих пор я, «чернец окаянный», не могу преодолеть эту любовь к вкушению пищи «до сытости».

Так бывало довольно часто: я ехал с одним, а старец назидал совершенно в другом. Он строил беседу не по заготовленному мною плану, а в соответствии со своим видением моей духовной пользы. Конечно, он был прав: откуда мне ее видеть, когда я духовно слеп? А ему была открыта вся жизнь человека, прошлая, настоящая и будущая. Причем, с духовной точки зрения. Со временем, держа в уме свой вопрос, я научился полностью подчиняться ему и не ждать от старца непременного ответа на то, что приготовил. Случалось и так, что я ехал без всякой цели. Мне нравилось, когда кто-нибудь из знакомых просил его свозить к батюшке. У меня тогда появлялся повод побывать на острове. И вот, иногда в такие «чужие» поездки, будучи «пустым», я уезжал от старца с такими «наполнением», которое самым решительным образом меняло мою жизнь.