Записки о войне. Стихотворения и баллады

Четыре верблюда на улицах Граца!
Да как же они расстарались добраться
до Альп
      из родимой Алма-Аты!
Да где же повозочных порастеряли?
А сколько они превзошли расстояний,
покуда дошли до такой высоты!

Средь западноевропейского люда

степенно проходят четыре верблюда,
худые и гордые звери идут.
А впрочем,
        я никогда не поверю, —
что эти верблюды действительно звери.
Достоин иного прозванья верблюд.

Дивизия шла на верблюжьей тяге:

арбы или пушки везли работяги,
двугорбые, смирные, добрые,
покорные, гордые, бодрые.

Их было, наверное, двести четыре,

а может быть, даже и триста четыре,
но всех перебили,
               и только четыре
до горного города Граца дошли.
А сколько добра привезли они людям!
Об этом распространяться не будем,
но мы никогда,
           никогда
                не забудем
верблюдов из казахстанской земли.

В каком-то величьи,

в каком-то прискорбьи,
загадочно-тихие, как гороскоп,
верблюды проходят
сквозь шум городской.
И белые Альпы видны в междугорбьи.
Вдоль рельсов трамвайных проходит верблюд,
трамваи гурьбой за арбою идут.

Трамвай потревожить верблюда не смеет.

Неспешность
         приходится
               извинить.
Трамвай не решается позвонить.
Целая очередь грацких трамваев
стоит,
   если тянется морда к кустам,
стоит,
    пока по листку обрываем
возросший у рельс превосходный каштан.

Средь западноевропейского люда

степенно проходят четыре верблюда.

9 мая

Замполит батальона энского,
капитан Моторов Гурьян,
от бифштекса, от деревенского,
от вина цимлянского — пьян,

он сидит с расстегнутым воротом

над огромным и добрым городом,
над столицей своей, Москвой:
добрый, маленький и живой.

Рестораны не растеряли

довоенной своей красы.
Все салфетки порасстилали,
вилок, ложек понанесли.

Хорошо на душе Моторову,

даже раны его не томят.
Ловко, ладно, удобно,
здорово: ест салат, заказал томат.

Сколько лет не пробовал сока,

только с водки бывал он пьян.
Хорошо он сидит, высоко.
Высоко забрался Гурьян.

«В тот день, когда окончилась война…»

В тот день, когда окончилась война,
вдруг оказалось: эта строчка — ямбы, —
хоть никогда не догадался я бы,
что будет метр стиха иметь она.

Я полагал: метр вздоха и метр крика.

Я думал: метр обвала тишины, —
но оказалось — строчками должны,
стихами становиться эти звуки.

Гремевшая, дабы переорать

смертельного передвиженье груза,
стократ громчей
загрохотала муза,
закончив бой
и завершивши рать.

Поэзией надежда быть должна,

не жить ей без лирического пыла.
Что ж, оказалось, это ямбом было:
в тот-день-ко-гда-о-кон-чит-ся-вой-на.

В шесть часов утра после войны