Записки об Анне Ахматовой. 1952-1962

– Великолепно, – сказала Анна Андреевна. – Богато, пышно, полновесная строка. Этому она у Рильке училась. Она и Пастернак.

И попросила прочитать еще раз.

И я, читая, снова почувствовала, какое счастье захлебываться этими стихами – свободно-вдохновенны-ми, безмерными, свободно льющимися и в то же время вырезанными с совершенною точностью, как вырезан, например, дубовый лист. А вот стихи Цветаевой Пушкину, призналась я, я совсем не люблю. Они лишены вдохновения, претенциозны, искусственны (быть может, только «Нет, бил барабан» лучше других). А то какие-то словесные экзерсисы, ремесленнические ухищрения; звука нет, словно человек не на рояле играет, а на столе. И мысли, в сущности, небогатые: «Пушкин – не хрестоматия, Пушкин – буйство». Так ведь это еще до нее Маяковский провозгласил, а еще до него – Тютчев.

– Марине нельзя было писать о Пушкине, – сказала Анна Андреевна. – Она его не понимала и не знала. Стихи препротивные. Мы еще с Осипом говорили, что о Пушкине Марине писать нельзя…

Потом Анна Андреевна показала мне стихи Иосифа Бродского, поднесенные ей вместе с розами. Из этих стихов молодого поэта она и взяла строчку «Вы напишете о нас наискосок» – взяла эпиграфом к своему стихотворению «Последняя роза»[451].

23 сентября 62 Утром звонила Анна Андреевна и, как водится, требовала, чтобы я появилась немедля. Но я не могла и пришла только вечером.

Она – у Ники. Высоченный домище на Садово-Каретной. 8-й этаж, лифт. Большая коммунальная квартира. Некрасиво вытянутая в длину комната; ее некрасивость смягчена изобилием книжных полок и ламп. За стенкой ощущается мама и продолжение книжных полок. Анна Андреевна в платке, в кольцах, королевой сидит в кресле; перед ней маленький полированный столик. Ника молчаливо приветлива. Анна Андреевна рассказала, что сегодня ее постигла неудача. Она съездила к Эмме в Голицыно, не застала, очень утомилась в машине и отлеживалась потом у Наташи. Скоро пришел Самойлов. Ника очень изящно подала чай. Анна Андреевна рассказала, что Нина Берберова за границей опубликовала всего Ходасевича. Тираж книги – 600 экземпляров. Анна Андреевна через кого-то просила передать ей, что у нас книга мгновенно разошлась бы десятимиллионным тиражом. (Я: «Но у нас бы ее вообще не напечатали. Никаким тиражом».) О Ходасевиче Анна Андреевна отозвалась с большой любовью… Рассказала, что «Новый мир» хочет взять у нее цикл стихотворений, но Караганова (тамошняя редакторша) почему-то не желает сонет («Я тогда отделалась костром»)[452]… Иосиф Бродский, спасающийся от ленинградского КГБ, молодой поэт, которого преследуют невесть за что, под тем предлогом, будто он тунеядец, – живет сейчас в Москве – у Корниловых.

Галя пожаловалась Анне Андреевне, что спасу нет – Володя с Иосифом всю ночь напролет спорили о поэзии очень шумно. Речь зашла о стихах Корнилова, и мы наперебой хвалили их. Анна Андреевна сказала:

– Он берет все в лоб, обычно это худо, а ему удается.

Сама она сейчас одержима заботами о прописке Надежды Яковлевны и, по-видимому, ради этих хлопот и приехала в Москву. «Укажите мне, в чьи ноги бросаться, и я брошусь». Предполагает посоветоваться с Фридой³⁰⁹.

– Ведь Надя не просто жена, она жена-декабрист-ка, – сказала Анна Андреевна. – Никто ее не ссылал и вообще не преследовал, она сама поехала за мужем в ссылку.

(Эту формулу «Надежда Яковлевна – декабристка» я слышала из уст Анны Андреевны еще в Ташкенте.)

Она попросила Самойлова читать стихи. Он прочел: «Я рано встал», «Наташу», «Державина» и «Красные листья»³¹⁰. Мне более всего понравились «Державин», «Наташа» и какой-то кусок в середине стихотворения «Я рано встал». Вообще же, сама не пойму, отчего, при всей прелести, уме и совершенстве, – чуть холодновато.

Анна Андреевна сказала Самойлову:

– Правда, у Толстого Наташа написана так, что все ее любви совершенно естественны? Андрей, Анатоль, Пьер – это просто течение времени, и мы ею нисколько не возмущаемся. Правда? Вот это вам и удалось передать.

Когда Самойлов спросил, не поздно ли, не утомил ли он ее, она ответила:

– Что вы! Я не Фроста!

27 сентября 6 2 Была у Анны Андреевны со всякими Дедовыми вопросами о «Поэме». Получила в подарок пластинку из серии «Поэты читают свои стихи». В данном случае читает стихи Анна Ахматова: «Северные элегии», «Летний сад» и прочие чудеса. По моей усиленной просьбе Ника раздобыла где-то пластинку, Анна же Андреевна при мне всемилостивейше сделала надпись. Когда-нибудь я испугаюсь: не почерка, а голоса. Даже сейчас, сегодня, придя домой, я не уверена, поставлю ли пластинку на проигрыватель. Голос – присутствие человека, голос – это сам человек; и как же это понять? Ахматова здесь и нет Ахматовой здесь?.. Спасибо технике и будь проклята техника.