Записки об Анне Ахматовой. 1963-1966

5 июля Дед выступал по радио – в честь семидесятипятилетия Анны Ахматовой. Откликов посыпалось множество – и он поручил мне отправить их Анне Андреевне. Я отправила¹⁶³.

С большим удовольствием переписываю сюда ее послание – такие добрые слова о работе над «Бегом»! Подлинник (из осторожности) буду держать на даче. Там, у Деда, – надежнее.

Переписываю:

«Дорогая Лидия Корнеевна!

Как это могло случиться, что я ничего не знала о Вашей болезни! Мне сказала о ней только Любочка, прилетевшая на похороны Елены Михайловны Тагер. Может быть, до меня не дошло какое-нибудь известие.

У меня особенных новостей нет. Завтра приедет редактор моего двухтомника Дикман, и возникнет первый разговор о тексте. Обе папки – памятник Вашего трудолюбия и Вашей ангельской доброты ко мне – всегда со мной, как Вы велели.

Я тоже получила ряд писем, полных восторгов по поводу выступления Чуковского 5 июля. Авторы их – самые разные люди, есть даже один рабочий из Ярославля.

Буду нетерпеливо ждать известий о Вашем здоровье, очень беспокоюсь.

Толя чувствует себя лучше и напишет Вам сам.

Передайте, пожалуйста, мой привет Корнею Ивановичу и нашим общим друзьям.

Всегда Ваша Ахматова

21 июля 1964

Комарово»¹⁶⁴.

Итак, новая работа над «Бегом» началась… Дикман… Интересно, что она любит, что умеет и какие получила инструкции?

7 ноября 64, Комарово После обеда, когда я, как всегда, приготовилась лечь, – внезапный стук в дверь.

Толя.

Я высунула голову.

Оказывается, едучи из Ленинграда в Будку, Анна Андреевна желает прихватить с собою по дороге и меня. Машина у ворот.

Ахматовская настойчивость, ахматовское нетерпение!

Оно и понятно! Сколько накопилось событий, происшествий, стихов, бед, надежд и крушений за долгие месяцы, что мы не видались. Четыре месяца! Треть года! Даже и не охватить сразу![155]

Главное, мне хочется знать, как поживает в издательстве ее однотомник. «Ведь он мне несколько сродни». Да и помимо того, вообще.

Я обещала Толе явиться в Будку сегодня же после ужина. Обещала наобум, опрометчиво. Никого из друзей на этот раз в Доме Творчества нет. Друзей нет, а мой страх перед толпою, огнями, рельсами, толкотней, спешкой, электричками – вот он, во мне. При одной мысли о станционной платформе вздрагивает дыхание.

Выручил, спасибо, Давид Яковлевич Дар. Он со мною за одним столиком. Умный, добрый чудак. Ценит поэзию Бродского, возмущается судом. Страстный обожатель Бориса Леонидовича¹⁶⁵.

Перелистав карманное расписание, Дар вычислил время, надежнейшее для спокойного перехода через рельсы. Те промежутки между семью и восемью вечера, потом между десятью и одиннадцатью, когда толпы пассажиров, спешащих в город и из города уже схлынули, встречных электричек нет и, по его расчетам, на станции пусто.

Так оно и оказалось – ни путаницы зеленых, красных, желтых, ослепляющих и сбивающих с толку огней, ни толкотни на обеих платформах. Два-три человека слоняются лениво. Я без страха перешла через рельсы. А потом Озерная улица, то есть, собственно, асфальтированная просека – и по обеим сторонам радость моя, любовь моя – сосны.

И вот я у нее.

Анна Андреевна за своим письменным столом, который вовсе не стол. Вдоль стены тахта – на ножках из кирпичей – не совсем тахта.

Сев напротив хозяйки, вслушиваюсь, вглядываюсь.

На кухне голоса, там живет сейчас целое семейство: Сарра Иосифовна и ее, незнакомые мне, муж и дочь¹⁶⁶. От круглой железной печки возле двери веет теплом, но изо всех щелей: с полу, от окна, от двери – дует и дрожью пронизывает ноябрьский холод. Не назовешь комнату приспособленной для зимнего обитания. Какое-то недожилище.

Зато Ахматова – она вполне Ахматова.

Молчим. Слишком долго не видались, чтобы заговорить сразу.

Ох, как дует с полу. Хочется поджать ноги.

– Мы встречаемся с вами в новую эпоху, – говорит, наконец, Анна Андреевна. – Расстались при Хрущеве, встречаемся при Брежневе. Бег времени! Правительство-то новое, да новая ли эпоха?[156]

Молчим.

Я спросила, каков ей показался Иосиф – он ведь приезжал в Ленинград из ссылки в отпуск. Из ссылки! подумать только!

Анна Андреевна нахмурилась.

– Я поняла, что у меня хватит сил спокойно ожидать освобождения еще не более десяти дней, – сказала она, не ответив на мой вопрос. – Мы подписывали поручительство когда? 19 октября? а сейчас ноябрь на дворе. Более десяти дней я не выдержу[157].

Опять мы впали в молчание. Прямо бедствие какое-то. Что значит – не выдержу?..

Мне хотелось расспросить об однотомнике, но раз она сама об этом ни слова?.. Печатают ли они, наконец, все три части «Поэмы», «Реквием» и вообще весь этот отдел?

Наконец она сказала, что ей очень хотелось бы ознакомиться с выступлением Чуковского – с тем, по радио, к ее юбилею. Я обещала завтра же написать Деду.

Опасаясь новой молчанки, я спросила, как праздновался в Ленинграде ее юбилей.