Записки об Анне Ахматовой. 1963-1966

– К сожалению, не только вам, – перебила Анна Андреевна.

Да, конечно, многим. Но дело-то в том, что письмо Струве не содержит в себе ничего криминального, антисоветского, компрометирующего. Благодарность и благодарность, только и всего. Запомнила я одну фразу (не дословно): «Впервые советский ученый откликнулся на мой многолетний труд». И дальше одни учтивости – криминала нет.

– Не наивничайте хоть вы! – вскрикнула Анна Андреевна. – Учтивости! Письмом этим Струве учтивейше доказал, что советский ученый переписывается с антисоветским. Дал Николаю Васильевичу в руки неопровержимое тому доказательство.

Она задохнулась. Я переоценила сегодняшние ее силы.

А что показывал письмо Юлиан Григорьевич не только мне – это она права. Он сам подозрения имеет на одного молодого человека, фамилии которого в разговоре со мной не назвал. Похвалившись письмом, засунул конверт в который-то толстенный томище «Русской Старины» или «Русского Архива», не помню. Когда они явились, то всего лишь минут пять, не более, тыкались для виду в разные книги, а затем прямо пошли к полке со старыми журналами, выхватили нужный том и вытряхнули оттуда искомый документ. Так мне Юлиан Григорьевич рассказывал.

Я замолчала, ругая себя. Незачем было лишний раз огорчать больную. Вот и без всякого заоконного ветра причинен ей вред. Однако Анна Андреевна углядела мою попытку незаметно спрятать в карман письмо Корнея Ивановича: «читайте новости дальше». Я промямлила «ничего интересного». Но от нее не укроешься. Пришлось читать.

«В Союзе Писателей выступил Друзин и заявил, что пора призвать к ответу этих хругцевцев: Твардовского и Солженицына».

– Солженицына? – переспросила Анна Андреевна. – Еще бы, давно пора! Ведь это он призвал их к ответу. «Он весь, как Божия гроза». С первого же дня я у него спрашивала, понимает ли он, что скоро его начнут терзать.

Замолчали. Желая отвлечь Анну Андреевну от грустных пророческих дум, я прочитала ей двухстрочную – неизвестного автора – эпиграмму на Друзина:

Был областной подонок Друзин.
Стал ныне Друзин всесоюзен¹⁷³

.

Анна Андреевна не улыбнулась.

С ужасом заговорила об албанцах и китайцах, которые в обе радиоглотки защищают Сталина.

– Да ведь и у нас водятся такие, – сказала я.

– Я бы таких, – неожиданно спокойным, деловитым, ровным, даже бесстрастным голосом ответила Анна Андреевна, – я бы таких людей отправляла в соседнюю комнату и там специалисты проделывали бы с ними точно то же, что с каждым делал Иосиф Виссарионович¹⁷⁴.

9 ноября 64 Сегодня снова о китайцах и албанцах.

– Подумать только: живешь тихо, мирно, и вдруг оказывается, что ты – враг шестистам миллионам людей.

По случаю перемены правительства она теперь сомневается в своей поездке на Запад (в Оксфорд, где ей на днях дали почетное звание доктора филологических наук, и в Италию, где ей собираются вручить премию).

– Со мною всегда так, – говорит Анна Андреевна, – только начнет поворачиваться судьба чем-нибудь для меня хорошим – Италия, Оксфорд! – тут случается нечто невообразимое. Всегда! Вот и сейчас: китайцы жаждут моей крови. А вдруг наше новое правительство с ними подружится?.. Какая же тогда моя поездка на Запад? В Сицилию, в Лондон? Между прочим, всё это предсказано у меня в «Китежанке»:

Ты лучше бы мимо,
Ты лучше б назад,
Хулима, хвалима,
В отеческий сад[162]

.

Прочитала мне два четверостишия: одно о встречах, которые горше разлук, а второе – вот оно:

А-а, тебе еще мало по-русски?!
И ты хочешь на всех языках
Знать, как круты подъемы и спуски
И почем у нас совесть и страх[163]

.

Не странно ли, что строки эти написаны теперь, то есть до ее поездки? Ведь не китайцев и албанцев она имеет в виду, а римлян и лондонцев. Оксфордская степень, итальянская премия. Странно. А первое четверостишие, к стыду моей дырявой памяти, я не запомнила.

– Надеюсь, встреча наша с Иосифом будет веселой, счастливой, – сказала она. – Только бы поскорее… Все радиостанции мира кричат об освобождении Ивинской и Бродского. Для того ли я растила Иосифа, чтобы имя его стояло рядом с именем этой особы… Ладно, приеду в Италию, потом в Оксфорд – и объясню им who is who[164].

Боюсь, не удастся. Поэзия сильнее правды. Боюсь, Ивинская всё равно войдет в историю как звезда любви, как муза великого поэта… Как Лара из «Живаго».

– Нет, не так, – ответила, подумав, Анна Андреевна. – Она войдет, как Авдотья Панаева, обокравшая первую жену Огарева. Так¹⁷⁵.