Записки одессита. Оккупация и после…

Справа Ланжерон упирался в скалы, на которых задолго до войны располагался ресторан «Прибой», а дальше начинался пляж Отрада, тоже достаточно широкий. Дно возле скал было каменистым — его устилали остатки разрушенного ресторана. К скалам и сегодня стекает холодный ручей пресной воды, промывший себе дорогу из-под горы. В нем можно было смыть соль после купания в море, но мы этого не делали.

Все лето пацаны бегали босяком, не зная, что такое летняя обувь. За пляжный сезон наши подошвы становились толстокожими — прочнее свиной кожи. Изредка спускались к морю румынские солдаты, весело раздевались, прыгали с разгона в море, что-то нам кричали, понятное только им. Мне было всегда удивительно, как быстро они разматывали, а потом наматывали на ноги свои обмотки.

Недавние крестьяне из забитых румынских деревень, жившие в нищете, подобной нашей деревенской, стали солдатами королевской армии, грозными оккупантами. В Одессе им посчастливилось делать обыски в квартирах, из которых бежавшие люди не успели и не смогли почти ничего вывезти. Им легко вбили в голову, что они теперь хозяева этого красивого города, а помешать им могут только жиды и комиссары…

Глаза деревенских ребят блестели. Основным заданием для них был поиск евреев, которые собирались загнать всех европейских крестьян в колхозы, чтобы заставить их работать на бездельников-коммунистов: так им объясняли офицеры, которые имели какое-то образование, и солдаты не имели оснований им не доверять…

Искать евреев было несложно: у мужчин следовало посмотреть на член, а у женщин — на нос. В сомнительном случае следовало проверить произношение слова «кукуруза». По мнению румын, настоящая еврейка выговорить такое сложное слово не могла. «Кукугуза» — это звучало приговором.

Первые дни оккупации города солдаты работали в поте лица, выводили со всех этажей всех домов еврейские семьи. Их оказалось немало. По радиоточкам передавали приказы о месте сбора евреев для отправки на историческую родину и еще куда-то… Тех, кто шел добровольно, не охраняли, а прятавшихся в квартирах выводили солдаты с винтовками и гнали по нашей улице вверх, наверное, и не только по нашей.

Мы с Ленькой редко сидели дома. Бегали, и не обращали внимания на людей, которых охраняли румынские солдаты. В одной из групп евреев из толпы выскочил нервный старик, и громко закричал охраннику: «За что вы нас повыгоняли из дома?»

Он, видимо, полагал, что солдата можно «взять на горло». Румын ничего не ответил, спокойно навел на еврея винтовку и выстрелил. Старик упал, скорчился, кто-то из арестованных что-то закричал… Румын скомандовал, и все спокойно пошли к Александровскому садику.

Мы приблизились к неестественно скрюченному старику, который смотрел на нас немигающими черными глазами, на которых блестели слезы… Побежали мы домой, на парадной лестнице нашего дома встретили тетю Дозю. Ленька стал бессвязно рассказывать маме о том, что он увидел, а я добавлял что-то от себя. Ленина мама в конце концов все поняла: «Не бегайте по улицам, если не хотите, чтобы и вас пристрелили!» — «А нас за что?!» — закричали мы, не сговариваясь… До этого она говорила, когда хотела напугать Леньку: «Вот придет Бабай!»

Много дней водили румынские солдаты евреев в сторону Александровского проспекта, который до и после войны назывался проспектом Сталина. Обреченные люди шли спокойно, румыны деловито на них покрикивали, все было каким-то обычным, привычным…

В первый год от еврейского населения, оставшегося в городе, почти никого не осталось в живых: румыны охотились за иудеями азартно. Иногда за взятки в виде золотых украшений отпускали подозрительных одесситов, которые в лучшем случае могли спрятаться в сырых катакомбах одесских двориков. Как было с теми, у кого золота нет? — На нет и суда нет… Таких вели на Александровский проспект.

«Если ветер крыши рвет…»

Всю зиму румынские солдаты выискивали по чердакам и кладовкам попрятавшихся там евреев. Иногда выводили на заснеженные мостовые по несколько семей, вместе с больными истощенными стариками, одетыми в какое-то рванье. Я смотрел в окно. Снежная вьюга мешала продвигаться толпе, окруженной несколькими румынами, прикрывавшими рукавами шинелей лица… Винтовки висели за спинами.

Несколько стариков и старух упали недалеко от школы. Румын, замыкавший толпу, помог им переместиться под ближайшие деревья, и уложил в сугроб. Больше старики не шевелились, и через короткое время их занесло снегом. Один из стариков поднял руку, как будто с кем-то прощался. Потом рука упала и утонула в снегу…

Их никто не тревожил до весны…

Я разговаривал позже со своими одноклассниками. Примерно то же они наблюдали тогда на всех центральных улицах города, вплоть до Ольгиевского спуска.