Записки одессита. Оккупация и после…

Пришел домой, выложил из карманов уголь возле буржуйки. Мама спросила: «где ты его нашел?» И добавила: «Наш хозяин». Я возгордился, и снабжал этим углем, который сам ссыпался к дыре под лестницей, нашу семью всю зиму. Каждый день выжидал, сидя на этой лестничке, когда никого не будет, а румыны собирались во дворе в такой холод нечасто. После того, как уголь прогорал, его не выбрасывали. Папа разбивал обгоревшие куски молотком, и он опять был как новенький.

«Сигареты, спички…»

Однажды сестра Дина пошла продавать сигареты на вокзал и зашла в вагон, где находились люди, отправляемые на работу в Германию. Когда она наторговала, что смогла, входные двери вагона закрылись и пришлось ей ехать вместе со всеми. Кричать и пробовать выйти из вагона было бесполезно. Поезд остановился в Раздельной, румыны принесли воду для отправляемых в Германию, сестра стала им объяснять, что она продавала папиросы и осталась в вагоне случайно. К тому же было явно видно, что она несовершеннолетняя и румыны ее выпустили.

Домой Дина добиралась на попутных подводах несколько суток. Пришла уставшая, голодная и очень обиженная на маму за то, что она не искала свою дочь. Будучи ребенком, бессмысленность и бесполезность таких поисков она не понимала.

У Дининой подруги Лоры был брат, которому тогда исполнилось 10 или 11 лет. Он пошел осенью 1942 года купаться на массив, промерз и когда пришел домой (жили они в соседнем, 21-м номере), то родителей там не оказалось, а квартира была закрыта. Он долго кричал, стучал, выбегал на улицу, но никто не обращал на него внимания.

Когда пришла бабушка и впустила парня в комнату, было уже поздно. У него поднялась температура, а врачебной помощи и медикаментов не было. Утром он скончался.

Через некоторое время мама поехала с «барахлом» по селам и удачно его продала, привезла два мешка яблок и на подводе доставила их к нашему дому. Криком позвала отца. Он спустился вниз, принес мешки в комнату и высыпал яблоки на пол, возле окна. Радости не было границ. Ели мы их сколько хотели, а потом мама одолжила у кого-то из соседей весы с гирями и очень быстро жильцы раскупили яблоки. В нашей семье появились небольшие деньги, и отец при мне сказал: «Маня, если суждено остаться нашим детям без кого-то из родителей, то лучше им быть без меня. Я не смогу их поставить на ноги, а ты сможешь». Так и случилось.

Дома я находился очень редко. Однажды недалеко от нашего дома ко мне подошел католический священник, шедший в сторону костела и подарил красивый медный крестик, что-то сказав при этом (что именно, я не помню). Но мое настроение явно улучшилось, и я побежал домой рассказать о произошедшем событии. Родители на это никак не отреагировали. Они были воспитаны коммунистами-атеистами, думали, что Бога нет.

Огромный двор, посреди которого располагается костел, имел выход на улицу Жуковского через небольшую развалку и два прохода на Ришельевскую и Полицейскую. Слева от центрального портала церкви можно было убегать через лестницу парадной на Полицейскую (теперь Бунина) улицу, и, само собой разумеется, пустовавший двор возле входной двери в храм имел два широких прохода со стороны Екатерининской. По этой причине в этом дворе чувствовали себя в полной безопасности беспризорники, пацаны наших дворов, румынские солдаты, ищущие приключений, и молодые женщины, ищущие солдат…

Среди пацанов, считающихся авторитетами, выделялся круглолицый парень лет двенадцати, Вова Рыбалко. Он был среднего роста, очень широкоплечий, с хорошо развитой мускулатурой рук и ног, и считался взрослым не только для нас, шести — восьмилетних. Глаза его все время что-то высматривали, выискивали. Каким образом он умудрялся поддерживать питанием столько мяса, было загадкой для наших родителей, а возможно, и для румын. Его худощавые сверстники смотрели на Вову с почтением, как на старшего по званию.

На плечах его было много места для будущих генеральских погон, хотя в остальном он был похож на обыкновенного беспризорника. Вова разговаривал с румынскими солдатами, как с равными, таскал откуда-то медные самовары, чайники, шины. Никто ему не мешал. Заменившие румын немцы тоже не обращали внимания на территорию костела и его обитателей — это была некая нейтральная зона, с которой все мирились. И Бог ее хранил. Здесь не бывало стрельбы, а на деревьях никого не вешали.

Моей сестре Дине в 1941 году исполнилось 12 лет. Она была очень подвижной и имела характер, позволяющий верховодить в семье. Не справлялась она только с бабушкой Пелагеей, которая отгоняла ее от себя как назойливую муху. Была у нее подруга — Лора, с которой они стали торговать поштучно сигаретами, папиросами с лотка, прикрепленного к шее, при этом пели песни типа:

Сигареты, спички,
Детские яички

Или:

Румынка-чучело, чучело,
Губы напиндючила
А когда разбой,
На каруцу и домой